Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

Добрынин Андрей Владимирович

— Которая? — поинтересовался Терлинк. Фабрициус предпочел пропустить это замечание мимо ушей и продолжал:

— Обговариваешь с банком порядок выплаты денег с твоего счета — и можешь спокойно отправляться работать. Если наниматель расторгает контракт, ты, конечно, теряешь остаток денег, но зато ты и работать уже не обязан. Тут важно иметь надежный контакт с Европой, чтобы тебя вовремя известили, если возникнут какие-нибудь заминки с выплатами. С денежками нынче надо держать ухо востро: частные работодатели неохотно отдают свои кровные, а иные правительства так проворовались, что для них казенные деньги все равно что свои. Так что и те и другие норовят нас нагреть. У иных правительств денег просто нет. Таким голодранцам проще пальнуть человеку в спину, чем рассчитаться с ним по-честному. Потому-то и важно иметь счет в банке, с которого вдова через определенное время все равно сможет получить твой заработок, плюс страховка.

— Большое утешение, — хмыкнул Терлинк.

— Эх, славные были времена

при полковнике Майке Хоре! — воскликнул Фабрициус. — Тогда мы были силой, с нами считались все. Пожалуйста, можешь нам не платить — мы все возьмем сами, и возьмем с лихвой. И действовали мы так, как считали нужным, — никто не смел нам приказывать. А сейчас кто мы такие? По сути дела — обыкновенные работяги, которые должны радоваться, если им попадутся приличные хозяева.

— Времена изменились, — философски заметил Терлинк. — В последний раз как самостоятельная сила ребята выступили с Бобом Денаром на Сейшельских островах. Хорошая была мысль: посадить своего президента и заиметь собственное государство. Нежиться на песочке до самой смерти, попивать ром да трахать мулаток. Ребята прошли огонь и воду — разве они этого не заслужили? Так нет, вмешалась ООН, всякие там общественные деятели, и Бобу вместе с его людьми пришлось сматываться с островов. Теперь-то приходится работать порознь, чуть ли не поодиночке. Только ленивый нас не обидит.

— Ну, это вряд ли, — с усмешкой каркнул Эрхард Розе и умолк, не став пояснять свою мысль.

За него это сделал похожий на мальчишку светловолосый Клаус Байтлих:

— Мы тоже кусаемся, разве нет? Умные работодатели об этом знают!

Он заразительно улыбнулся окружающим, но, когда улыбка сошла с его лица, губы его сложились в беспощадную складку, и Корсаков в очередной раз подумал о том, как обманчива внешность. Конечно же, с такими людьми разумнее было обходиться по хорошему — они умели за себя постоять, и вред, который они могли нанести обидчику, заставлял задуматься о том, стоит ли овчинка выделки.

Автобус, натужно ревя, взобрался на крутой подъем, затем на нейтральной передаче покатился вниз, и неожиданно по левую руку открылся проем в стене скал, словно прорубленный гигантским мечом. «Сеидабад» — гласил указатель на фарси. Английская надпись была довольно небрежно замазана — очевидно, это замазывание являлось одним из проявлений борьбы с «великим западным шайтаном». Автобус повернул налево, заставив с визгом притормозить большой пестро разукрашенный грузовик и нервно закряхтеть — Эрхарда Розе. Промчавшись пару километров между отвесными каменными стенами, автобус начал по спиральным виткам дороги спускаться в долину. На фоне возвышавшейся на горизонте очередной зубчатой стены гор, увенчанной кое-где снежными шапками, раскинулась панорама межгорной долины, где из массы зелени плодовых садов там и сям возносились к небу стрелы тополей и кипарисов. Следуя за петлями горной реки, где-то далеко впереди сбегавшей с гор и стремившейся к северо-востоку, взгляд находил на горизонте пики минаретов, купол мечети, коробки современных домов в центре города и облепившие окрестные холмы и склоны кварталы традиционной мусульманской застройки с их куполообразными и плоскими крышами. Автобус пронесся несколько километров среди усыпанных плодами плодовых деревьев, между которыми изредка сверкали волны реки, снизив скорость, беспрепятственно миновал контрольно-пропускной пункт, возле которого слонялось несколько вооруженных людей в военной форме без знаков различия, проехал мост, пропетлял между глухих глинобитных стен окраинных кварталов и выехал на окаймленную тополями центральную площадь Сеидабада. Там автобус остановился перед четырехэтажным зданием в европейском стиле, над которым на «ветру ста двадцати дней» развевался национальный флаг. По ступенькам неторопливо спустился бородатый человек в черном костюме и косоворотке. Справа и слева рядом с ним шли добродушного вида толстяк в военной форме и сутулый старик в чалме и халате — видимо, мулла.

Сопровождавший группу иранец вышел из автобуса на асфальт площади. Он и представители светской, военной и духовной властей Сеидабада составили кружок и некоторое время что-то оживленно обсуждали. Впрочем, поправил себя Корсаков, светскую власть в нынешнем Иране вряд ли стоит отделять от духовной: чиновники следят за нравственностью и выполнением предписаний шариата, а муллы смело решают административные вопросы, в итоге какой-то порядок в стране продержится еще лет двадцать, пока не спадет волна энтузиазма, поднятая революцией, а потом наступит полный бардак. Непонятно, как нормальные люди могут позволять управлять собой священнослужителям — вон какую кислую рожу скроил этот козел в чалме, когда услышал, что приехали европейские специалисты для строительства фармацевтического комплекса. Он небось скорее согласится на то, чтобы его соотечественники перемерли от самых страшных болезней, чем потерпит здесь проклятых кафиров. Но, с другой стороны, идея травить наркотиками западного шайтана тоже принадлежит муллам. Значит, комплекс будет строиться, что бы ни говорили по этому поводу мелкие провинциальные святоши.

Пока Корсаков размышлял таким образом, иранец в черном костюме и иранец, сопровождавший группу, поднялись в автобус. Мулла и военный остались

стоять на площади: мулла, видимо, из неприязни к иностранцам, а толстяк-военный — просто из лени. Иранец в черном костюме несколько минут внимательно вглядывался в лица пассажиров автобуса.

— О Аллах, ну и рожи! — вымолвил он наконец.

— Осторожнее, господин, один из них знает фарси, — взмолился сопровождающий, указывая глазами на Корсакова. Тот притворился, что дремлет.

Иранец в черном произнес краткую речь, тут же переведенную сопровождающим. Речь сводилась к казенным изъявлениям радости от прибытия в эти края весьма ученых и знающих людей, друзей здешнего народа, готовых оказать ему помощь в борьбе с болезнями и при этом уважать его религию, мораль и традиции. Говоря все это, оратор не переставал обводить цепким взглядом каждое из смотревших на него лиц. Эрхард Розе, крайне не любивший такого разглядывания, завозился в кресле, хотел было что-то сказать, но, передумал и только раздраженно закряхтел. Речь закончилась, представитель власти вышел из автобуса, шофер закрыл за ним дверь и завел двигатель. Автобус миновал мечеть и, поднимая клубы пыли, покатил по немощеным улочкам старой застройки, где к глухим глинобитным стенам испуганно шарахались женские фигуры без лиц. Покинув город, дорога некоторое время шла садами, затем круто свернула влево, и автобус выехал на обширное открытое пространство. Перед пассажирами предстала панорама близкого к завершению промышленного строительства. Зрелище поразило Корсакова: он не ожидал увидеть столь огромное предприятие, и к тому же почти уже достроенное. На территории, обнесенной двумя рядами проволочной изгороди с широкой контрольной полосой между ними, уже были расставлены полтора десятка коробок производственных корпусов, складов, гаражей, электроподстанций и других построек, назначение которых непосвященный человек с ходу определить не мог. Кое-где еще виднелись штабеля стройматериалов, торчали краны и суетились строители, но выполняли они, как заметил Корсаков, отделочные работы. Бригада рабочих, скопившись возле дорожного катка, раскидывала кучи дымящегося асфальта, видимо, намереваясь сплошь покрыть им территорию фабрики. Между контейнеров с оборудованием расхаживали инженеры в чистых голубых комбинезонах и касках, с какими-то схемами в руках. Автобус остановился прямо напротив контрольно-пропускного пункта, однако направился не к нему, а повернул налево и, обогнув весь периметр ограды, подкатил к небольшому двухэтажному зданию, тоже обнесенному оградой с трех сторон. С четвертой стороны его ограда совпадала с внешней оградой фабрики. У заменявшего ворота проема в ограде стоял часовой в форме местной жандармерии. Двери автобуса раскрылись, и сопровождающий объявил:

— Можете выходить.

Он зашагал к зданию, и наемники, кренясь под тяжестью своих сумок, гуськом побрели за ним. Внутри здания было пустынно и гулко. Сопровождающий вынул из кармана связку ключей и объявил:

— Сейчас я вам все здесь покажу. Все идите за мной, чтобы каждый знал, что где находится. Сегодня вы будете располагаться, а завтра появится обслуживающий персонал, и начнется нормальная работа.

Сопровождающий пошел по коридору, открывая двери одну за другой. Обнаружилось, что в здании имеются кухня, столовая, комната отдыха с телевизором и видеомагнитофоном, медпункт с двумя палатами на две койки, прачечная с сушилкой и небольшой спортзал. В подвале размещались тир и оружейная комната, покуда пустая. Жилые двухместные комнаты, каждая с отдельным санузлом, находились на втором этаже. Кровати были уже застелены, в вазах на столах и тумбочках стояли свежие цветы, холодильники ломились от напитков (правда, исключительно безалкогольных), а из больших окон открывался -великолепный вид на речную долину и возвышающиеся над нею горные склоны, похожие на складки кожи какого-то доисторического животного.

— Стало быть, это и есть наша казарма, — неопределенно хмыкнул Терлинк.

— Ну, старина, бывало и хуже, — хохотнул Фабрициус. — Вот помню в Конго...

— Да иди ты со своим Конго, — оборвал его Терлинк. — С этих гор мы здесь как на ладони. Если не выставить там охранение, нас оттуда расщелкают за полчаса.

— Если понадобится — выставим, — примирительно сказал Фабрициус. — Но пока мы здесь ни с кем не ссорились, а значит, можно наслаждаться жизнью.

— Чем тут наслаждаться? — мрачно осведомился обследовавший холодильники в нескольких комнатах Карстен Томас. — Никакой выпивки, даже пива ни одной бутылки. Разве это жизнь?

— В той комнате, где телевизор, надо устроить бар, — поддержал его Клаус Байтлих. — Не хватало нам тут еще помереть от жажды. Винс, объясни этому типу, что мы не мусульмане и не обязаны соблюдать их законы. Если они сами не пьют, то это их дело, а нормальный человек без выпивки не может.

Сопровождающий появился на пороге комнаты, где происходил разговор.

— Ваши пожелания будут учтены, — сухо произнес он по-английски. — Вы имеете право жить по своим законам. Однако и наши законы вы обязаны уважать: вы не имеете права появляться в городе в нетрезвом виде («Избави бог!» — лицемерно воскликнул Томас), поскольку в этом случае вас может задержать любой патруль жандармерии или стражей исламской революции («Тем более», — заметил Томас). Вы не имеете права вторгаться в частные жилища и приставать к женщинам-мусульманкам...