Смерть и жизнь рядом
Шрифт:
Старый Пекар вскинул глаза.
— Мне чего бояться? — холодно ответил. — Я словак, и отец был словаком.
Тогда молодец соскочил с коня и привязал его к высокой ели.
— Может, присядем, отец?
— Что ж, присядем, — согласился Пекар и опустился на колоду, смахнув с нее снежок.
Парень спросил, не может ли старик продать немного продуктов для партизан, которых гады фашисты преследуют днем и ночью.
— Да, немец — гад, — согласился Пекар. — Война штука скверная.
— Так поможете, отец?
— За кроны почему и не помочь? — И он объяснил: — Сам знаешь, сынок, лесники не богачи какие-нибудь, сами заглядывают в хозяйские руки. Но чем богат, тем поделюсь, — и поднялся с колоды, на которой сидел. — Да ты бы, сынок, зашел в дом, старая полевкой угостит, а может быть, и колбасой, хе-хе… — А про себя с опаской подумал: «Жрет, наверное, за троих…»
Но парень отказался. Вначале надо договориться о деле. «Нам бы побольше хлеба, ну, и от мяса, конечно, не откажемся».
— Мешок кукурузной муки могу уступить, ну и свинины немного и колбас… А денег у вас хватит? — и Пекар шевельнул пальцами. — Тысячи три потянет… — А про себя подумал: «Деньги возьму, а накормят вас, голубчики, уж в топольчанской тюрьме… Там повара найдутся!..»
— Договорились, — сказал парень, — сейчас же и заберем.
— Сам?! — обеспокоился старый Пекар.
— Зачем сам? Кликну своих! Сейчас молодцы появятся. Как в сказке, — усмехнулся парень.
Молодцы действительно появились — Пекар насчитал восьмерых, и все были на лошадях.
Парень подошел к одному, видно старшему, с золотым чубом, и стал рассказывать о своем договоре с лесником. «По всему видно, — подумал Пекар, — что этот чубатый — русский. Тем лучше, попомню я тебе, большевичок, восемнадцатый год…» Старший слушал, кивал, соглашался. У Пекара стала подрагивать икра на тощей ноге — очень волновался: боялся, что партизаны уйдут, прежде чем он успеет сообщить о них по телефону немцам. Но внешне Пекар был спокоен я сразу сообразил, как надо поступить.
— Эй, манжелка! — закричал он, вызывая жену.
Старая вышла.
— Неси молока! — приказал муж. — Не видишь, гости на дворе…
Жена метнулась в дом, а Пекар подошел к всадникам.
— Ну, договорился? — спросил у молодого словака, которого русский называл Марианом.
— Мы согласны, отец. Выноси свое добро. Или помочь тебе?
Тут вышла жена. В одной руке она держала ведро с молоком, в другой — деревянный ковшик с резьбой на изогнутой ручке.
— Только что надоила, — объяснила старая. — Еще парное… — зачерпнула молока и подала старшему.
— Дякуем, матка, — сказал тот по-словацки и стал жадно пить.
Пекар спросил:
— Может быть, не побрезгуете лесничьей полевкой? Ты бы чего-нибудь сготовила, манжелка, — сказал он жене. — Колбасы бы нажарила. А? Гость у нас редкость… — повернулся он к старшему.
Тот пил, и капли молока падали на грудь и на шею лошади.
Пекар опять к жене:
— А я схожу в погребок за капустой. Может быть, и бутылочку боровички найду, хе-хе…
— У меня еще и горшок с кнедликами остался… — добродушно улыбнулась старая карга. — А может быть, яичницу приготовить? — спросила она.
Партизаны переглянулись, и русский кивнул. Не говоря ни слова, всадники спешились и стали привязывать лошадей к стволам молоденьких буков.
— Ты, Шимон, и ты, Йонаш, оставайтесь тут, — приказал старший.
«Осторожен, сукин сын!» — подумал Пекар и повел гостей в дом.
Партизаны уселись за стол, на котором скоро появилась всякая снедь. Над большой миской горячей полевки вился парок. Пекар принес из погреба бутылку боровички и, кинув взгляд на часы с кукушкой, висевшие против него на стене, насупился: «Дорого обойдется мне эта свадьба!» Но тут же в уме прикинул: шесть с половиной тысяч да три партизанских — это сумма. Часы показывали пять, уже смеркалось, а немцы должны были быть не позже половины шестого. Пекар стал договариваться о трех тысячах.
— Пошли, — сказал он старшему, — посмотришь, что продаю, — и захихикал. — А то еще кота в мешке купишь.
— Что ж, пойди посмотри, Мариан! — приказал русский, а сам стал распоряжаться, кому пойти на подмену тем, кто сторожил лошадей.
«Осторожен, собака!» — злобно подумал Пекар.
— Идем, отец, показывай! — предложил тот, кого называли Марианом.
Пекар успел возвратиться, успел получить свои три тысячи и вышел опять будто бы за колбасой, которая так понравилась гостям, но возвращаться не торопился, так как на часах было двадцать пять минут шестого. Пекар и жену отослал в погреб, чтобы она не попала под пулю.
Немцы приехали в точно назначенное время. Пекар услышал выстрелы и, взяв охотничье ружье, стал у чердачного окна.
Двое, сторожившие коней, были сразу убиты. Пекар видел, как кони стали рваться с привязи. Но тут его внимание привлек третий партизан. Он выскочил в окно и пустился через двор к лошадям. Это был тот, в котором Пекар признал русского. Да, это был он, и Пекар выстрелил в него из своего ружья один раз и еще раз, потому что русский уже добежал до лошади и взялся за повод. После второго выстрела русский упал.
Все было кончено. Ни один не ушел со двора Пекара. Были убитые и раненые и среди немцев, хотя партизаны не ожидали такого предательского налета. Лейтенант, командовавший немцами, был страшно зол не только на партизан, но и на Пекара, и, когда тот заговорил о кронах («Эти бандиты сожрали годовой запас хлеба и мяса», — плакался Пекар), лейтенант сказал, чтобы Пекар шел к чертовой матери, если не хочет получить добрый заряд в свою старую задницу, и чтобы он сейчас же принес боровички и хорошей закуски к ней, а если он не принесет, то они сами поищут в его погребе, и пусть пеняет на себя.