Смерть и жизнь рядом
Шрифт:
Шутка Баштового невольно вызывает улыбку, и Вануш сразу успокаивается. Его движения становятся сосредоточенно неторопливыми, будто он закладывает взрывчатку не под полотно железной дороги, а взрывает горные породы, прокладывая новый путь в своей солнечной Армении. Да, заряд солидный, и теперь только важно, чтобы не заметили партизанского рукоделия дорожные обходчики: немцы стали осторожны, майор прав.
Партизаны тщательно маскируют свою работу и залегают в орешнике, ожидая товарного эшелона, идущего из Топольчан в Превидзу. А немного дальше, с километр от дороги, в лесу, их дожидаются разведчики Грунтового, держа в поводу оседланных коней. Лошади нетерпеливо переступают с ноги на ногу.
До прихода поезда остается тридцать минут, но за это время можно прожить целую жизнь. Партизаны лежат, и каждый думает о своем.
— Згадую, цэ було пэрэд вийною, — вдруг шепотом говорит Баштовой, — самэ в такый час пид Новый рик я гопака вдаряв. Дужэ я був злый на танци, прямо невероятно, яка у мэнэ була зализна закалка…- Он не ждет ответа на свои воспоминания, хотя молчать тоже не может, и, как всегда в минуты большого душевного напряжения, переходит на свой родной звучный украинский язык: — Ото було врэмячко, скажу я вам, хлопци, и дужэ мэни хочэться знаты тильки однэ: нэвжэж и писля такой вийны люды знову будут воювать?
У Свидоника есть ответ на этот вопрос, но его опережает Вануш.
— Хлопцы, поезд идет! — восклицает он, приникая ухом к земле, чтобы проверить себя. Вануш сразу отрешается от всего, что не касается его взрывчатки.
Но это не поезд, а контрольная дрезина. «Да, немцы стали осторожны, — думает Вануш, — но, как говорят в Армении, умелый может даже зайца телегой поймать». Нужна многотонная тяжесть товарного эшелона, чтобы заговорила взрывчатка. Он провожает взглядом черные силуэты на дрезине, пока они не растворяются в темноте, и сразу же, как только на севере затихает дребезжащий звук дрезины, с юга нарастает тяжелый гул идущего поезда.
Железнодорожный состав, груженный, как было известно партизанам, боеприпасами, взрывается с таким грохотом, будто рушатся горы. Вануш торопливо пересчитывает вагоны. Паровоз не в счет — он лежит на боку и похож на опрокинутую игрушку Гулливера. Вануш считает: двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Опять сбился. Десять, одиннадцать… «Двадцать вагонов», — говорит Свидоник. А Алоиз Ковач поливает дорогу из своего пулемета.
— Отходим! — приказывает Яков Баштовой.
Вануш бросает еще одну гранату, и партизаны поспешно отходят, пока не опомнились солдаты поездной охраны. «Фейерверк получился на славу, новогодний подарочек обойдется фрицам недешево», — думает Вануш.
Они возвращаются в село, когда забава — новогодний вечер — в разгаре. Однако майор уже в своем штабе. Тут же и Франтишек Пражма, Агладзе и начштаба Волостнов. Все ждут вестей с железной дороги.
— Наконец-то! — восклицает Зорич, когда в дверях появляются Яков Баштовой и за ним Любомир Павлинда.
Баштовой докладывает: эшелон подорван, потерь нет.
Командир отряда интересуется подробностями. Баштовой рассказывает о поведении немцев в своей манере — с шуткой и прибауткой:
— «Ой!» — крычыть одын и так побиг, що чоботы розгубыв. А другый видповидае: «Не журысь, Гансыку, що нэма чобит, мэнш будэ клопоту, а то щэ мазаты треба та взуватысь!»
Эти слова партизаны встречают хохотом.
— Вот так дает!
А майор слушает, смотрит на Любомира Павлинду, который нетерпеливо топчется у дверей — гак ему хочется поскорей попасть на забаву, — и добродушно усмехается, понимая нетерпение молодого обувщика. «Как, должно быть, этот юноша любит жизнь, если и угроза смерти ему нипочем», — думает Зорич. И вдруг прерывает расходившегося тавричанина, обращаясь к Франтишеку Пражме:
— А наш обувщик, видно, застоялся, судруг Пражма, — и смеется.
— Аж ногамы пэрэбырае, так на забаву побигты хочэться, — подхватывает Баштовой.
Агладзе от души хохочет, а Франтишек Пражма укоризненно смотрит на Павлинду, отвечающего майору веселой и добродушной улыбкой. Баштовой продолжает:
— Повиртэ, товарыш майор, всю дорогу бисовый хлопэць канючив, що запизнюеться на забаву, — и, понизив голос, доверительно сообщает: — Дивку, видно, прыгледив…
— И хороша?-живо интересуется Агладзе.
— Хороша Маша, да не наша, — притворно вздыхает Волостнов, не поднимая головы от своих штабных бумаг.
«Жизнь против смерти, — думает Александр Пантелеймонович,- и пушки тут бессильны…»
— Ладно уж, идите! — машет он рукой и провожает партизан веселым взглядом. «И мы были молоды», — думает он.
А доктор Пражма пожимает плечами. «Как у Зорича уживается военный человек со школьным учителем?»- удивляется он. Несмотря на это, доктор Пражма испытывает к командиру отряда большое уважение, смешанное (даже себе не признается в этом) с каким-то странным чувством не то сыновней нежности (хотя Зорич младше его), не то с восторженностью, скорее подобающей гимназистам, а не доктору права. «Хороший человек Зорич — вот и все!» — решает Франтишек Пражма и ставит на этом точку, так как. в землянку врывается Вануш.
— Товарищ майор, наши бомбят немцев!
— Должно быть, поздравляют с Новым годом,- говорит Зорич, и ему радостно при мысли, что это его отряд дал цели и в Топольчанах и в Злате Моравце. И кажется Александру Пантелеймоновичу, что вовсе не он в тылу у немцев и не они грозят ему уничтожением, а, напротив, он вместе с полками и дивизиями 2-го Украинского неотвратимо наступает на врага.
Все торопятся на свежий воздух, и кажется, что звездная россыпь в темном небе отражается на снегу, которым укрыты горы, нависающие над лагерем с северо-востока, и широкая равнина с другой, юго-западной стороны, где далеко внизу несет свои быстрые воды Нитра. И долго Зорич, Франтишек Пражма, Волостнов, Сукасьян и другие партизаны, бросившие землянки ради великолепного зрелища, любуются фонарями, повисшими между небом и землей. Их много — этих ярких шаров, сброшенных советскими самолетами для освещения целей, и отсюда они кажутся праздничной иллюминацией.
ВЕСТНИК ИЗ ТОПОЛЬЧАН
Дополнительной разведкой было установлено, что в новогоднюю ночь группа Якова Баштового сорвала перевозки по военной дороге не менее чем на сутки. Паровоз так и остался лежать на боку как живое свидетельство партизанской удачи. Видно, у немцев не было технических средств для подъема поврежденного гиганта. Три вагона сошли с рельсов, от двух остались остовы с погнутыми ребрами. Хотя язык шифра вынуждает к предельной ясности, присущей таблице умножения, Ниночка Чопорова расписывает «новогодний подарочек», как требует ее взволнованное сердце. Вместо Нестора за столом, сколоченным партизанскими плотниками, рядом с радисткой сидит Таня Каширина. Она утверждает, что навыки филолога якобы способствуют быстрейшему усвоению шифровальной работы. Но сегодня она доставляет Тане особое удовольствие. Впервые после гибели Нестора Таня Каширина испытывает непередаваемое чувство удовлетворения, помогая Ниночке превращать донесение о новогодней диверсии в строчки бесчисленных цифр.