Смерть меня подождет
Шрифт:
Улукиткан сбросил бердану, но зверь исчез раньше, чем гот успел разрядить ружье. Повернувшись ко мне, старик какое-то время стоял онемевшим.
– - Ты понимаешь, Майка уже взрослая, -- сказал он, явно потрясенный этим открытием.
– - Почему это тебя удивило? Так должно быть.
Он промолчал.
Мы тронулись. Потухал закат. Чернотой наполнялись провалы, и оттуда непрерывно доносился стон удаляющегося сокжоя.
Остановились под первой вершиной. Я занялся устройством ночлега, а старик пошел осмотреть место. Вернулся
– - Тут совсем близко стадо баранов живет, -- сказал он, растревоженный охотничьим нетерпением.
– - Какой мы будем охотники, если придем к своим без мяса. Ты как думаешь?
– - Я бы не хотел терять день.
– - Терять не надо. Пойдем охота до рассвета и скоро вернемся, даже если удачи не встретим.
...Было еще темно, но где-то в бездне, далеко за сонными хребтами, нарождался день. Мы на ногах, и можно бы отправляться на охоту, но Улукиткан утром и шагу не сделает от табора, не попив чая. Эвенки вообще неравнодушны к этому напитку, как и все северяне.
Старик достал из потки кружку, сумочку с сахаром, кусок черствой лепешки и, дожидаясь, когда вскипит вода в котелке, сидел у огня невеселый. Последние дни он жаловался, что слишком далеко ушел от родных мест я не хотел бы тут, на чужой земле, оставлять свою могилу.
Я, пользуясь задержкой, занялся чисткой карабина. После длительного похода надо было разобрать затвор и протереть ствол, обильно смазанный перед непогодой.
Сквозь густую синеву ночи прорезались линии Джугджура. В лощинах таяли голубые тени, и где-то на склоне вершины, под которой мы ночевали, прокудахтал куропат, первым заметивший рассвет.
Этот крик разбудил отдыхающих на стоянке оленей. Животные неохотно поднялись с нагретых лежек и в поисках ягеля разбрелись по низкорослому стланику.
Старик допил чай, сложил посуду, но не торопился уходить. Что-то тревожило его.
– - Ты почему такой скучный, сон плохой видел?
– - спросил я.
– - Нет. Разве не видишь, Майка утром не подошла -- так никогда не было, -- тихонько пожаловался он мне, и его лицо все сморщилось, как от зубной боли.
– - Стоит ли обижаться, Улукиткан. Майку ты слишком избаловал, чтобы она стала чуждаться тебя. Еще придет.
– - Не говори так, -- прервал он меня.
– - Она хочет матерью стать. Вчера вечером видел, как она...
– - но тут наше внимание привлек какой-то странный звук, долетевший до слуха со дна котловины. Похоже, что взревел медведь.
Улукиткан встал, поднялся и я. Олени перестали кормиться. Все повернули головы в сторону звука, насторожились, как перед опасностью.
Вот ближе треснул сучок, загремела россыпь, и уже совсем рядом послышался рев низкого тона. Из котловины на холмик выкатился рогатый зверь и замер весь на виду, огромный, дерзкий, взбудораженный. Он, казалось, забыл об опасности.
Мы сразу узнали вчерашнего сокжоя.
Улукиткан схватил бердану. Я никогда не видел старика таким быстрым и решительным. Он спешил. Его руки дрожали. Патрон не лез в ствол...
А сокжой со своей дикой силой налетел на стадо. Олени рассыпались по стланику, бежали, не щадя себя, куда попало, охваченные паникой. И только Майка оставалась на месте. Ни страха, ни колебаний. Ока стояла словно завороженная красотою самца, впервые захваченная брачным инстинктом.
Я видел, как Улукиткан выскочил вперед, пригнувшись, положил ствол берданы на камень и стал целиться.
Сокжой, точно догадавшись о смертельной опасности, вдруг круто повернул назад. Бердана старика осеклась, еще и еще...
– - Стреляй, ты что, не видишь?!
– - гневно крикнул он мне.
Но у меня в руках был еще не собранный затвор.
Зверь с ходу пугнул Майку рогами, погнал вперед, и по тому, как она вдруг покорилась самцу, я догадался, что навсегда уходит от нас Майка.
Улукиткан в отчаянии бросил на землю бердану, топтал ее ногами, проклиная на чем свет стоит. Но вдруг опомнился, поднял ружье и кинулся догонять Майку.
Она и сокжой задержались на холмике, постояли темного, облитые восходом, и исчезли в глубине котловины. Старик торопливо бежал их следом, без шапки, на ходу перезаряжая бердану.
Я долго собирал напуганных оленей, затем свернул лагерь, приготовил вьюки. Пора трогаться в путь, но Улукиткана все нет. Пришлось выйти на холмик. Под ним глубокая котловина ледникового происхождения, с озерком у нижнего края. Нигде никого. Только кедровки стрекотали в зарослях стланика.
Не вернулся проводник и вечером. Я разжег большой сигнальный костер, всю ночь не спал, стрелял. Много раз доливал чайник. Все время думал о том, что если старик не убьет сокжоя -- не видать ему больше Майки.
Наступило утро, ветреное, серое, без солнца. Густая сизая дымка накрыла горы. Вершины томились в предгрозовой тишине. Ожидался дождь, а у старика не было ни топора, ни лепешки.
Я спустился в котловину. Долго шел вчерашним следом Майки, притоптанным копытами сокжоя. Ниже к ним присоединились три самки диких оленей, вероятно, тех, которых мы видели вечером в пути. Все они, не задерживаясь, спустились в глубину ущелья. На свежей тропке зверей были хорошо видны отпечатки олочей Улукиткана.
Дальше за котловиной следы затерялись на россыпях. Я кричал, несколько раз разряжал карабин, ждал -- никакого ответа. Молчали горы, тайга, камни.
Прошла еще одна беспокойная ночь ожиданий. Чего только не передумал. Потерять Улукиткана -- какой ужас! Как могло случиться, что я не пошел с ним? В его ли восемьдесят три года пускаться в погоню за сокжоем! Куда увел его зверь?
Рано утром я собрал оленей, решил немедленно двигаться к своим на пункт и оттуда организовать поиски Улукиткана. Надо было торопиться, мысль о том, что люди могут, не дождавшись нас, уйти дальше, подгоняла меня.