Смертельно безмолвна - 2
Шрифт:
– Мы уже все сто раз обсуждали.
– Да, но теперь Ариадна здесь, и, возможно, ты не до конца осознаешь, с чем имеешь дело.
Я просто хочу, чтобы ты помнил – Ари больше нет. Пока что нет. Она убила вашего директора, и
она продолжит убивать тех, кто причинил ей когда-то боль.
– Ари не могла сделать этого. Я имею в виду, она не могла убить Барнетта.
– Могла.
– Вы говорите так, будто вам абсолютно наплевать на нее.
– Я отдам жизнь за Ари! – Вспыляет Норин Монфор. –
мальчик, но ты наивен. То, с чем нам предстоит столкнуться не просто Ари, это ее темная
сторона. И она способна на все. Запомни это и будь готов к тому, что эта сторона захочет тебя
убить.
– Посмотрим. – Я вновь возвращаюсь к еде и дергаю уголками губ. Мне почему-то не
терпится опровергнуть слова этой женщины. Я верю, что как только я увижу Ари вживую, я
смогу поговорить с ней, смогу достучаться до нее. Она всегда была невероятно упрямой, но
между нами была связь. Может быть, и сейчас эта связь спасет нам жизнь.
На следующее утро в школе творится что-то жуткое. Ученики бегают по коридорам, вопят с
блестящими глазами о смерти Барнетта и наслаждаются новыми сплетнями, что на мой вкус –
отвратно. Я терпеть не могу тех, кто постоянно болтает о вещах, их отнюдь не касающихся, но
жители Астерии вечно славились слишком длинными языками. Уроки так и не начинаются, расписание снимают с информационной доски. Всех зазывают в зал, где учителя собираются
сказать прощальную речь о прекрасном человеке – нашем директоре.
Признаться, меня раздражает, что нас насильно заставляют идти на собрание. Да, все это
больше походит на дешевый спектакль; подростки, рвущиеся на первые ряды, хотят не помянуть
человека, а узнать подробней о том, сколько крови размазалось по деревянному покрытию, и как
глубоко ему воткнули нож в глотку. Дикость.
Мы с Хэрри садимся почти в самом конце. Он выглядит уставшим, постоянно робко очки
поправляет и на руки свои пялится, словно пытается там увидеть что-то особенное. Я слышал, как он опять кричал среди ночи, правда, когда я подорвался, он уже успокоился и принялся спать
дальше. О себе я не могу сказать того же. Уснуть мне больше не удалось, я застыл с открытыми
глазами и думал о том, что ему приснилось.
Наверно, опять Ариадна горела заживо.
От мыслей о том, как огонь овивает ее кожу, ее рыжие волосы меня передергивает.
– Привет, – шепчет Бетани, садясь рядом.
– Привет, – взмахиваю рукой и вновь впяливаю взгляд вперед, на сцену, где толпятся учителя
у микрофона. Пусть еще подерутся за то, кто скажет сопливую речь первым.
– Как вы?
– Порядок. А ты?
– Да. Все нормально. – Она поправляет черные волосы и вдруг усмехается.
– Что?
– Джил.
актового зала, и растягивает губы в горькой улыбке. – Она от тебя глаз не отводит.
– Замечательно, – сухо выдыхаю я и тут же виновато встряхиваю головой. – То есть я хотел
сказать, что это паршиво. Я с ней не разговаривал почти неделю.
– Может, стоит? Иначе она съест тебя взглядом. А вроде такая паинька.
– Паиньки не могут есть взглядом?
– Упаси Боже, – усмехается Бетани, – это же грех, Мэтт!
Я почему-то тоже улыбаюсь и шепчу:
– Это точно. Слушай, что насчет преступления? Есть фотографии, зацепки?
– Давай поговорим после собрания. Это, ну... – Бетани горбится и поджимает губы. Я
недоуменно хмурюсь. – Лучше все наедине обсудить. Не здесь.
– Да, конечно.
Девушка кивает, а я слышу, как кто-то неуклюже тарабанит пальцами по микрофону,
проверяя звук, и оборачиваюсь. Это заместитель директора - худощавая и фитильная дура, которая постоянно сидела в приемной и разговаривала с кем-то из родных по телефону.
– Здравствуйте! – Смущенно говорит она, сжав перед собой руки. – Я очень рада, что у нас
есть возможность собраться вместе и почтить память замечательного человека.
Я закатываю глаза и сжимаю пальцами переносицу. Она сказала всего фразу, а я уже сгораю
от желания убраться отсюда как можно дальше.
Я никогда не разделял весь этот бред про то, что нужно взяться за руки и поделиться
эмоциями на публике. Для меня эмоции – это то, что внутри; то, чего не видно. Когда тебе
больно, когда тебе действительно жаль, ты обычно не находишь слов, чтобы объяснить то, что
творится в груди. А когда тебе хочется просто поговорить – произносятся речи или же
проповеди, как в церкви; желание людей собраться вместе, чтобы прочитать молитву - для меня
всегда было высшей категорией глупости. Ну, потому что, во-первых, еще ни разу в моей жизни
Бог не ответил на чьи-либо молитвы, не появился в церкви и не погладил отца Джил по голове
за то, как он красиво, а главное, монотонно каждое воскресенье читает эту несусветную чушь
про грех и покаяние. А, во-вторых, проявление эмоций обычно равно проявлению слабости. Мы
поддаемся радости или злости. Мы проигрываем разуму, и мы должны выставлять на публику
свои промахи? Просчеты? Зачем? Глупость.
Однако я хожу в церковь. Ради отца. Все нормальные люди разочаровываются в том, что
есть Бог и что есть вера, когда умирает близкий человек. А мой отец подался в святую святых.
Там он встретил Долорес. И она научила его паре идиотских молитв, что, по всей видимости,