Смертник
Шрифт:
– Знаешь, я сначала не поверил твоей девчонке, – не обращая на него внимания, продолжал Глухарь. – Думал, у нее истерика. Ужас пережить пришлось, вот и мерещится всякая фигня. Позвонил с Зоны по мобильному телефону – кто в такой бред поверит?
– Глухарь, потом поговорим.
– Нет, Красавчик, давай сейчас. Потом не до этого будет. Сначала подумал, свихнулась девка, потом посмотрел на нее и, знаешь, поверил. Думаю, чем черт не шутит? Тем более когда этот черт – Зона. Да, поверил. Еще до того, как она парня в челюсть приложила. Здорово ты ее накачал. В «Приюте» стал к ней Хамса клеиться. Так она его без слов с левой так в челюсть приложила… Хорошая баба эта Ника, только дура.
Красавчик
– Теперь на твоей совести, Красавчик, еще одна жизнь. Которая, а? Пятая? Шестая? Или ты уже со счета сбился?
Красавчик молчал.
– Не хочешь спросить, кто пополнил твой список?
Красавчик подошел вплотную к стене мыльного пузыря и в упор уставился на Глухаря. Ему не хотелось верить в то, что нашептывал здравый смысл.
– Не хочешь. Оно и понятно. Уж не знаю, чем ты ее обаял. Не пожалел же девку, которой и так досталось выше крыши. Я вообще не понимаю, что за любовь такая – по собственной воле в петлю голову совать?
Ветер ворвался в сарай, загудел между осколками стекла, уцелевшими в окнах.
– Три дня назад в «Приюте» Лялька нажралась вдрызг. Сидит, водяру рюмка за рюмкой хлещет, весь вечер молчит и никого к себе не подпускает. Я не выдержал. Говорю, хватить переживать, Лялька, вернется твой Красавчик. Так просто сказал, чтобы подколоть. А она вдруг как сорвется! Стаканом в стену запустила. Смотрит на меня – глаза бешеные. В хрен, говорит, твоего Красавчика, и в редьку, сколько их было и сколько будет! Нику, мол, жалко. Хорошая девка была, добрая. А я своими руками в Зону ее отправила. Она ладони мне под нос тычет, а я думаю, что началась эпидемия бабского сумасшествия. Не приведи Зона, если оно передается воздушно-капельным путем! Я пошел потом, ночью, к тебе на квартиру. Нет там никого. Не отвечают. Ты ж знаешь, Ника практически безвылазно там с год просидела. Стучался долго, но без толку. А Лялька к тому же сказала, что костюм ей свой отдала, со стриптиза, помнишь, ты его раздобыл? Не знаю, что и думать. Не в Зону же она, в самом деле, потащилась. Я так полагаю, руки она на себя наложила, твоя Ника. Девка с придурью была, так что, скорее всего, обрядилась в этот костюм и в петлю полезла.
Девки, они, знаешь, эффекты любят. Я вскрывать квартиру не стал. Пусть другой кто-нибудь найдет. Я мертвецов не люблю. Особенно с тех пор… сам знаешь. Такая вот дура. Так что добавь в свой список еще одну душу.
– Ты какого черта сюда приперся, Глухарь? – поинтересовался Красавчик, которого колотило от злости. – Поговорить не с кем?
– Не с кем, – легко согласился тот. – Поговорить, а еще посмотреть.
– На что посмотреть?
– Не догадался еще? Врешь, сообразил. Я решил дождаться, пока из тебя душа вылетит, если она вообще имеется. Своими руками не смог придушить, так Зона за меня расправилась. Говорят, когда человек в мышеловке подыхает, она сдувается, напоследок выжимая его на манер мокрой тряпки. Вот и посмотрим, как это произойдет.
– Долго ждать придется, – тихо сказал Красавчик.
– Мне и недели не жалко ради такого зрелища.
– А не боишься? – Красавчик прищурился. – Вдруг то, о чем я пока не болтал, станет известно всем? Не надейся на то, что Ника умерла. Я скорее поверю в то, что она в Зону пошла. Девушка крепкая. Может, посильнее тебя. Тогда тебе придется грех на душу брать – и ее тоже на тот свет отправить. Силенок хватит, Глухарь? Вот так от всей твоей болтовни одно говно и остается.
– Вот, Красавчик!.. Так я и знал, что этот вопрос всплывет. Сидел я тогда в баре, слушал, как твоя Ника мне мозги компостирует, а сам думал: ну когда же она меня шантажировать начнет, всю правду-матку мне в морду влепит?
С трудом сдерживая гнев, Красавчик переваривал сказанное, а Глухарь не умолкал:
– Отвернулась от тебя Зона, Красавчик, прямо как баба продажная, и язык еще напоследок показала.
– Оставь свой словесный понос при себе, Глухарь. Рассчитываешь шарик раритетный после моей смерти получить, так и скажи.
– Ага, вот только об этом ты и думаешь. Как бы бабок побольше срубить. Не загреб еще всего бабла? Сколько же тебе надо для полного счастья?
– Так не думай, Глухарь. Не получишь ты шарик. Даже не надейся.
– Ты знаешь мою позицию. Себе его оставь. Я раритетов с Зоны не выношу. Так, по пустякам. Лишь то, что тут на каждом шагу попадается, мелочь всякую. Лишь бы с голоду не помереть и на выпивку чтоб хватило.
– А попадались тебе эти раритеты?
Вместо ответа Глухарь веско сказал:
– Такие вещи должны в Зоне оставаться. Пока наши ученые додумаются, чего там и как, всю планету разнесут к чертям собачьим.
– О планете беспокоишься? – Красавчик улыбнулся.
– Кому-то ж надо…
– В «Патриот» иди. Они тоже о планете пекутся. Но я забыл, что неловко тебе в «Патриот» подаваться, Глухарь…
– Надеюсь, это будет последняя мысль, которую ты унесешь с собой в могилу.
Красавчик не выдержал, вскинул автомат и нажал на спусковой крючок. В голове у него мелькнула последняя надежда на то, что Глухарь выстрелит в ответ, и тогда… кто знает?
Выдержки Глухарю было не занимать.
Красавчик видел, как тот инстинктивно дернулся, уходя от обстрела, выставил вперед ствол автомата, приготовился начать стрельбу, но не стал этого делать. Глухарь опустил оружие и с интересом наблюдал за тем, как пули плющились о стенку мыльного пузыря, осыпались вниз свинцовым дождем.
– Напугал. – Глухарь перевел дух, поднялся с пола и сел на прежнее место.
Долгое время стояла тишина.
Красавчик устроился у стены, не сводя глаз с Глухаря. Тот достал из рюкзака флягу, не стесняясь, долго и со вкусом пил, потом утерся рукавом и улыбнулся.
– Что ты будешь делать, когда Ника действительно придет? – Красавчик облизнул потрескавшиеся губы. Он задал вопрос от бессилия, не надеясь на ответ.
– Не придет, – устало ответил Глухарь и вздохнул. – У тебя над головой, наверху, в деревне, хозяин завелся. Мне он, знаешь, не страшен. Так что не жди напрасно, Красавчик. Никто к тебе не придет.
Ника
Вся ночь поместилась между выдохом и вдохом.
Когда девушка закрывала глаза, стояла темень, и вот уже сквозь сомкнутые веки пробивался свет. Но Нику разбудил не он. До нее долетел низкий, угрожающий рык, и она рывком села.
Скорее всего, этого делать не стоило. В нескольких метрах от нее стояла, прочно утвердившись на мощных лапах, огромная слепая собака. В полутьме белели глаза, закрытые пленками. Черная морда, лишенная шерсти, морщилась, обнажая искривленные клыки. Челюсти прилегали друг к другу так плотно, что зубы шли внахлест. Вырваться из такой пасти можно было лишь одним способом – оставив там куски собственной плоти.