Смута
Шрифт:
И по дороге зашагали.
До ближнего села добрались,
В домишко чей-то постучались,
Хозяин дверь гостям открыл,
И всех их в дом свой проводил.
Монахи у двери разделись,
За стол на лавочке уселись,
И вместе начали просить,
Гостей не званных накормить.
Хозяин дома удивился,
Главою молча, покачал.
На печь пустую покосился
И глубоко вздохнув, сказал:
«Да
Глухие вы или слепые.
Не знаете ,что люд страдает,
Бояре досыта лишь жрут,
Жестокий голод Русь терзает,
Как мухи нынче люди мрут.
Я сам двоих похоронил,
Мальца и дочку потерял.
И чем я Бога прогневил?
За что моих детей забрал?»
От этих слов все приуныли,
Хозяин тоже замолчал,
И обратившись к Мисаилу,
Варлам задумавшись, сказал:
«А ведь в монастыре не знают,
Что люд простой наш голодает».
Главою старец покачал,
И грустным голосом сказал:
«Ну что ж голодными видать,
Уляжемся мы нынче спать».
Монахи с лавки тихо встали,
Свои тулупы разослали,
Иконе трижды помолились,
И на полу спать завалились.
До утренней зори проспали.
Когда же домочадцы встали,
Хозяин дома их поднял,
И посмотрев на дверь, сказал:
«Стрельцы монахов трёх схватили
И всех их в заговоре обвинили».
Монахи так и обомлели.
Когда ж пришли в себя, присели
И вместе начали решать,
Как быть и что им предпринять.
Все варианты обсудили,
И прежде чем уйти, решили,
Что больше нечего терять,
Осталось лишь в Литву бежать.
Перед уходом извинились,
Со всеми в доме распростились.
Дорогу нужную нашли
И не спеша, по ней пошли.
И обойдя кругом Москву,
Направились пешком в Литву.
Глава третья.
«
Царевич Дмитрий
»
Часть 1
В подвале каменном, сыром,
Накрытый стареньким тряпьём,
Слуга магната умирал.
Казалось, он едва дышал,
Что смерть его вот-вот настигнет
И мир земной душа покинет.
Но он за жизнь свою сражался
И за неё, как мог, цеплялся.
Но вскоре в бред опять впадал,
И что-то тихо бормотал,
Царей московских поминая,
Бояр неистово ругая,
Во всех грехах их обвинял
И в несознании умолкал.
И через муки все пройдя,
Болезни тяжкой и суровой,
Однажды он, в себя придя,
Через туман в глазах свинцовый,
Увидел друга своего,
Когда он Господу молился.
Больной, решив прервать его,
К нему негромко обратился:
«Пока я жив мой верный друг,
Хочу тебе всё рассказать,
И если я скончаюсь вдруг,
Ты будешь мою тайну знать.
Я сын царя Ивана Дмитрий,
Не я был в Угличе убитый,
В тот день, когда народ восстал,
Я вместе с преданным слугою,
Из города тайком бежал.
Хочу, чтоб миру сообщили,
Что, «цесаревичем» был я
И что б меня похоронили,
Как сына русского царя».
Приятель так и обомлел,
И так бедняга растерялся,
Что на мгновенье онемел,
Но вскоре с мыслями собрался,
Скорей с Отрепьевым простился,
Да из подвала удалился,
Решив хозяина найти
И всё немедля донести.
Когда же в парке отыскал,
Он Вишневецкого Адама,
Ему подробно всё сказал,
Назвав слугу паршивым хамом.
Князь, выслушав его спокойно,
Сурово приказал молчать,
Дабы ни кто из слуг невольно,
Не смог чего-нибудь узнать:
«Ну а пока пускай «болеет»,
Но только слишком не наглеет,
А то вниманье привлечёт
И дело разом пропадёт».
Князь ни чему не удивился,
Он об Отрепьеве всё знал,
Когда же новость услыхал,
То в парк подальше удалился,
Чтоб подавить в себе тревогу,
Там несколько минут провёл,
И после, выйдя на дорогу,
Спокойно в особняк пошёл.
Князь никогда не торопился,
И всё до мелочей решал,
Когда же суть всю распознал,
В подвал к Отрепьеву спустился.
И сразу разговор завёл:
«Вот что хочу тебе сказать,
Любитель ты с огнём играть,
Но раз ко мне ты сам пришёл,
То должен ясно понимать,
Что если что-нибудь соврёшь,
Иль чепуху мне понесёшь,
Тебе дружок несдобровать.
Ко мне пришел ты не случайно,
Ведь царь Иван родня моя,
И для тебя не будет тайной,
Что наша царская семья,
Ивана Грозного усердьем,