Смутные времена. Книга 8
Шрифт:
– На подворье церковное попал никак,– предположил Академик, обходя здание. Пространство здесь было использовано застройщиками очень бережливо и расстояние от стен крепостных до церковных едва достигало пары метров. Федор Леонидович прошел вдоль стены, под анфиладой оконной и выглянул осторожно, надеясь, что увидит за углом современные постройки. Надежды его не оправдались. Узкий проход между каменной оградой и следующим строением выводил на площадь перед храмом, со снующими по ней аборигенами в лаптях и онучах.
– Средние века,– вздохнул Академик и придирчиво оглядел свою одежду.– Обувь сойдет, остальное вызовет нездоровое любопытство,– одет он был в такую же куртку, как и Силиверстович, а вот джинсы в отличие от него не любил и предпочитал облачаться в брюки из ткани не столь экзотической.– Мятые, грязные – это нормально. Прикинусь иноземцем, если что,– махнул решительно рукой Академик и направился по проулку в сторону площади. Напрасно он переживал. Жители Нижнего Новгорода на своих улицах привыкли видеть торговых гостей со всего света в одеждах столь экзотических, что и удивляться уже перестали давно. Площадь перед храмом жила интенсивно для этого времени дня, громыхая колесами телег по булыжникам. Гомон стоял деловой и даже монотонный. Зазвонили колокола, и народ принялся усердно креститься, примолкнув и повернувшись в сторону храма. Федор Леонидович так же осенил себя крестом, прошептав: – Помоги, Господи. Пошли мысль здраву,– отвесив земной поклон, Федор Леонидович пересек площадь и остановился у дверей в хлебную лавку. Так он предположил, увидев над входом кованую вывеску, изображавшую что-то вроде восьмерки и выкрашенную местным маляром в светло-желтые тона.– Крендель вроде изображен,– пробормотал Академик, поднимаясь по ступенькам крыльца и дергая за кольцо дверное, также кованое. Дверь, неожиданно распахнувшись ему навстречу, выпустила двух местных жителей, бородатых и низкорослых, о чем-то спорящих между собой.
– Отстань, репей. Не бывать по сему,– выкрутил один из мужиков второму кукиш и тот явно обидевшись, схватил не соглашавшегося с чем-то за ворот косоворотки, в заплатах.
– А по сопатке ежели?– рявкнул он рассерженно.
– Пусти ворот, ирод. Сам не то схлопочешь,– отреагировал первый, наступая при этом ногой в лапте на ботинок Федора Леонидовича, не успевшего посторониться.
– Прощения просим,– тут же и извинился абориген, поклонившись в пояс.
– Я сам виноват – ротозей,– отозвался Федор Леонидович и спросил, пользуясь случаем.– Это что за город, братцы?– Вопрос им заданный буквально вогнал обоих мужиков в оторопь и они, забыв о разногласиях, вытаращились на него в четыре глаза, округлившихся от изумления.
– Аль с головой чего, болезный?– первым нашелся, что сказать тот, что совал кукиш своему спутнику.
– Да вот такая беда на старости лет. С памятью что-то. Иду, иду и вдруг раз – забыл. Где я, что я…– пробормотал Академик.– Вы уж не обессудьте, Христа ради.
– Блаженный,– вздохнул второй мужик.– Мне ба так. Забыть ба все. В Нижнем Новгороде ты, батюшка.
– А год, какой нынче?– Федор Леонидович решил воспользоваться до конца подвернувшейся оказией определиться, где он и в каком времени.
– О-о-о,– простонал сердобольно первый мужик, скребя бороду.– Совсем плохо с памятью-то у тебя, отец. Год ноне 7119-ый. Август месяц, число седьмо. А время вона на часовой башне узнаш, коль надоть.
– Спасибо, братцы. Дай вам Бог здоровья,– поклонился мужикам Федор Леонидович.
– Чудной какой. Да не на чем. Иди себе, убогий,– поклонились в ответ, мужики и зашагали прочь, продолжив незаконченный спор: – Отстань, Митька. Христом Богом прошу. Не доводи до греха. Где это видано чтоба за таку дрянь полтину платили?
– Сам ты дрянь. Такого полотна нынче не сыщешь. Даром отдаю,– кипел Митька возмущенно.– Тебе как свояку только и отдать готов за полтину. Всех ведь домочадцев в новые портки обрядишь. Соглашайся, Фролка. Потом жалеть ведь будешь. Ан поздно будет. Я ить любя-я-а.
– Любя-а? Ах, ты тать непотребный. Еще и язык повернулся так-то ляпнуть. Изыди от греха. Ох, не удержусь и со всем усердием поучу,– не соглашался Фролка с Митькой, полагая очевидно, что цена изрядно завышена,– Федор Леонидович, проводил взглядом аборигенов и затоптался у дверей. "Входить или нет"?– было написано у него на лице и эта дилемма возникшая, остановила его руку, готовую дернуть за витое кольцо, вытертое до блеска руками покупателей. Он уже определился во времени и пространстве, так что вряд ли хозяин торговой точки мог добавить что-то существенное. Все остальное нужно было как-то разруливать самому.– "Век семнадцатый. Почему семнадцатый? И что теперь делать?"– Федор Леонидович спустился с крыльца и присел на лавчонку из лесины, укрепленной на двух чурбаках, под перекосившимся окном лавки.– "Что-то произошло в системе. Аппаратура, меня сюда зашвырнувшая, ближайшая в Муроме. Стало быть, туда и нужно отправляться. Не сидеть же сиднем в Нижнем. Почему в Нижний"?– Мысли эти проносились в голове Академика, и он пригорюнился под колокольный звон, облокотившись на колени. Посидев минут пять, принялся снова инспектировать содержимое своих карманов, но, не обнаружив в них ничего нового, опять пригорюнился,– "Как добираться до этого Мурома? Транспорт в это время общественный еще не придумали. Пешком придется идти. А питаться на что? Денег нет ни копейки",– подумав о пропитании, Академик тут же сглотнул набежавшую слюну, а в желудке у него заурчало как у студента первокурсника,– "Ну вот, начинается",– нахмурился досадливо Федор Леонидович.– "Пойду-ка, пройдусь по городу. Сиди, не сиди, а что-то нужно делать. Когда не знаешь что, делай хоть что-нибудь",– взбодрив себя последней мыслью почти оптимистической, он поднялся и зашагал в сторону храма. Решив начать с него знакомство с городом.
Храм был полон народу и поющий хор, наполнял пространство его благодатью и покоем. Академик простоял до конца службы, молясь и одновременно обдумывая, как ему выпутаться из этой временной передряги. Приложился к иконе Спасителя, прося о помощи и выйдя из храма деревянного, выбрал одного из богомольцев, вышедшего вместе с ним и истово обмахивающегося крестом на пороге церковном.
– Простите великодушно, уважаемый…– начал он, дождавшись когда тот откланяется. Выбрал он этого человека по причине самой понятной – выглядел тот солидно и представительно. Смотрел уверенно и явно был из людей успешных. Одет опять же был добротно, не в рванье.
– Чем могу?– откликнулся тот, поворачивая к Федору Леонидовичу бородатое лицо, совершенно круглое, с носом картошкой.
– Я тут в Нижнем впервые и так уж случилось, что испытываю некоторые трудности финансового характера,– Федор Леонидович покраснел и замолчал, обдумывая дальнейшие слово-обороты.
– Деньги чоли покрали?– круглолицый бородач проявил смекалистость.
– Хуже,– махнул рукой Академик.– Мне в Муром нужно как-то добраться. Может, присоветуете что-то?
– Куда хуже? Аль с кистенем разбойники повстречали?– богомолец почесал затылок озадачено.– Что тута советовать? Садись вона у паперти. Народ у нас душевный. Накидат меди сколь надоть. Только одежонка у тебя шибко справна для христарадничанья. Вона кожух каков. И порты целы. Ты, мил человек, кожушок-то на торг снеси и за него тебе всенепременно рупь дадут, коль выторгуешь. Этого и на харч, и на дорогу хватит. Я бы и сам у тебя его принял, да деньгой нынче тоже не богат. Вот держи две копейки, а более не могу,– сунул он медные монеты в ладонь Академика.
– Как величают тебя, добрый человек?– расчувствовался тот, принимая милостыню.– В поминание запишу.
– Петром крещен,– поклонился в ответ круглолицый.
– А скажи-ка, брат Петр, где тут у вас рынок? Чтобы кожушок сбыть?– Федору Леонидовичу понравилась идея "рупь дадут".
– Чего ж не сказать. Вона прямо на Ветошный и попадешь, но ты, мил человек, туды не ходи. Справных-то людей там нет. Голытьба. Иди-ка вона по Почаинской, да мимо сперва церкви Успения. Потом как ее минуешь, так увидишь и Ильи-Пророка купола. А уж от него и рукой подать до собора Предтечи Иоанна. А уж там тебе кажный нижегородец укажет, где Космодемьянска, аль Ивановский спуск. Там добрые лавки. И кожушок без обману оценят и взамен что ни-то предложат. Армячишко какой-никакой,– добросовестно и обстоятельно круглолицый Петр растолковал Академику, как добраться до рынка солидного. Сам того не подозревая, что направляет его туда, куда ему в этот момент нужнее всего и было. И не потому, что урчало в желудке и с "кожушком" не терпелось расстаться, а потому что, от церкви Иоанна Предтечи ему навстречу уже двигался, озираясь по сторонам – Силиверстович точно в таком же "кожушке".
Глава 5
Поклонившись еще раз доброхоту Петру, Федор Леонидович направился в указанном направлении, так же вертя головой по сторонам. Нижний посад жил жизнью активной и от Оки подводы текли сплошным потоком. И к ней, кстати, тоже, так что идти было даже и не безопасно. Запросто могли смять битюгами. Орали кучера и ямщики, размахивая кнутовищами и, пыль стояла от тележных колес такая, что ело глаза. Дорожной стражи, очевидно, в городе пока не было и движение осуществлялось по наитию. "Кто смел – тот и успел". Трещали деревянные кузова телег, сталкиваясь на ухабах и ржали, грызя удила лошади, обливаясь потом. Середина дня – самая горячая пора послеобеденная и Нижний гремел, звонил и голосил во всех диапазонах. Город переживал экономический бум, став в одночасье островком стабильности в раздираемой смутой России. Заложенный в свое время для противостояния Казани – Нижний, удачно расположившись на Оке и Волге, становился точкой, через которую осуществлялся товарообмен между Западом и Востоком. Стратегически важное положение города понимали все конфликтующие стороны того времени и все пытались подчинить его себе. Но присягнувший очередному царю – Василию Шуйскому, он до конца оставался верен этой присяге. Даже после отстранения Шуйского от власти, принудительного пострига в монахи и предательской передачи его Сигизмунду-III-му /Жигимонту/ боярами-изменниками, Нижний не спешил целовать крест новому царю объявленному – Владиславу-I- му. Ждал, как указал Патриарх Гермоген, когда королевич примет Православное вероисповедание. Лжедмитрий-II-ой доживал последние дни в Калуге, став ненужным аргументом в политических интригах Запада против России и… обузой. А в Новгороде появился Лжедмитрий-III-ий – Исидорка Матюшкин, которого всерьез никто не воспринимал, и которому удалось собрать в свое "войско" пару сотен мародеров. Исидорка не совался к Москве и прочим горячим точкам – крутился вокруг Пскова, грабя посады. Наглости ему хватило объявить себя "законным царем", только в следующем году весной. Заявился в Ивангород и объявил новость радостную о своем чудесном спасении в Калуге. Доверчивые ивангородцы три дня по этому поводу звонили в колокола, палили из пушек и охотно жертвовали в казну /"Остапу Сулейману Берта Марии Бендеру…" – разлива 17-го века/ свои кровные сбережения. Исидорка даже вступил в переговоры со шведами, как с союзниками по коалиции против Польши, но был уличен в самозванстве послами Карла-IX-го, который подобрал людей лично знавших Лжедмитрия-II-го. Всякие сношения с авантюристом шведы прекратили, правда, предложили ему публично отречься от Московского трона в пользу шведского королевича, которого мечтали на этот трон посадить. Что-то там ему пообещали, но "Остап Бендер" так вошел в роль, что не пожелал от "шапки Мономаха" отказываться, да еще публично. В результате, таким образом "поднял свой рейтинг" /как будут говорить в веке 21-ом/ и под его руку стали переходить один русский город за другим. Присягнули ему и жители Пскова, как истинному Государю – бояре, казаки и прочие сословия. Его и сделал своей столицей Лжедмитрий-III. Исидорка упивался властью, впал в распутный образ жизни и видимо так всех "достал", что, в конце концов, все его и бросили, а Псков взбунтовался. Пришлось смываться. Убежать далеко авантюристу не удалось. Был пойман, закован и отправлен обратно. В Пскове "Бендера" посадили в клетку, и любой желающий мог плюнуть в "русского царя" совершенно бесплатно. А весной 1612-го года, в апреле, когда просохли дороги, Лжедмитрия-III-го "скобари" отправили в Москву. Прямо вместе с клеткой, что бы во-первых, и жители первопрестольной имели возможность плюнуть ему в наглую рожу, а во-вторых, чтобы как-то реабилитироваться в глазах победителей. А победителями в ту весну пока себя ощущали поляки. Они уже сожгли Москву деревянную и собирались сидеть за Кремлевскими стенами хоть до второго пришествия. Продовольственное снабжение, правда, у "ляхов" налажено было отвратительно, и практически находясь в осаде, они попали в совершенно нелепую ситуацию. "Семибоярщина" принудила Москву целовать крест их королевичу, и посольство русское торчало в Варшаве, а шляхтичи сидели в столице России, разоренной ими же за последние смутные годы, и гарнизону королевскому вульгарно было нечего "жрать". Разбежавшиеся москвичи, бродили по окрестностям, сбиваясь в шайки, а со всех сторон к первопрестольной медленно, но неотвратимо, ползли ополченческие полки. Им тоже нужно было что-то есть, так что в первую очередь уцелевшие деревеньки снабжали их, а уж потом поляков. Впрочем, фуражиры гетмана Сапеги особенно и не церемонились с русскими "сиволапыми мужиками", выгребая все подчистую из их погребов и амбаров. Только вот чем ближе к лету 1612-го, тем сложнее стало это делать. Нет, "сиволапые" не осерчали и не принялись колоть их вилами. Их просто не стало. Деревни и села стояли брошенные населением, разграбленные, безлюдные. Будто мор прошел по княжеству московскому. Чума бубонная… С пером шляхетским и саблей.