Снег на Рождество
Шрифт:
Антип отвернулся, вытер слезы, слюну с губ. Кровь бросилась в голову, он покраснел. Курносый нос побелел. Изо всей мочи сдавливал он в правой руке тополиную ветку. Давил, давил ее, а потом взял да хлестанул ею по левой кисти, да так, что тут же выступили на ней багровые рубцы.
Машины останавливались у сада, с зелено-красными венками и с ранними цветами в руках люди шли к могиле. Могила большая, земля на ней оголена, лишь по краям кустится полынь, да у самого начала наверху простенько покрашенный жестяной памятник
Митинг открыл главврач. Потом долго выступал бывший майор, воевавший где-то здесь рядом под городом.
Я, опустив голову, слушал. Рядом со мной стояли больные. Они, не переставая, курили махорку и, не двигаясь, перешептывались.
Антип стоял чуть впереди меня, то и дело переступая с ноги на ногу, вздыхал, оглядывался.
— Старый хрыч… он же ничего не знает… — кивнув на майора, вдруг сказал он мне, а сам, гляжу, нервно мнет, лохматит фуражку.
— Успокойся, Антип, — осадил я его. — Ты лучше слушай… Ведь о погибших говорят… больных таких же, как и ты…
— Э… а вы? Что вы?.. — пробормотал было он, но замолчал. Все бурно захлопали, приветствуя поднявшегося на кузов автомашины подвыпившего санитара, работающего в психбольнице со дня ее основания. Он был щупленький, красненький, рот в прыщах, но говорить умел. Его сиповатый от курева голос звучал проникновенно, страстно. А слова, придумываемые им на ходу, пробирали всех нас до корней волос.
Но Антип и тут фыркнул:
— Память пропил, а за грудь хватается… Совести нет, души нет, ничего нет… Струсил и хоть бы что, не стыдно…
— О чем это вы… — спросил я.
Он с притворной небрежностью посмотрел на меня Затем приблизился ко мне и, прищурив один глаз, глубоко вздохнул.
— Э… а ты что?.. А впрочем, раз так выходит, я сию минуту, доктор, сию… — не скрывая волнения, пробормотал он. И, достав из кармана грязный красный узелок, потными пальцами быстро развязал его, развернул фольговую бумажку, и белый, лишь по краям пожелтевший лоскуток, вспыхнул на его ладошке.
Он нежно, точно крохотного цыпленка, погладил его кончиками пальцев.
— Чепуха какая-то. Слушал бы лучше… — рассердился я и подумал: «Порой умным бывает. А то дурак дураком… дурачится хуже малого…»
— Нет, доктор, не чепуха это… — с обидой вдруг сказал он и, подав мне, резко приказал: — Читайте…
Я молча взял лоскуток и, растянув его, прочел:
— ГПБ-42. — Это означало «Городская психбольница — 1942 год».
— Лоскуток… из самой войны. Надо же!.. — воскликнул вдруг я. — Откуда он у тебя?..
— Это от халата, доктор, — и, помолчав, он тихо прибавил: — Он… он… спас меня…
Я взглянул на него. Крупное лицо его было потно. Длинные, обсыпанные вокруг морщинами глаза смеялись. Кровь на расцарапанной щеке запеклась бугорками, цветом напоминая цвет кожуры давным-давно перезревшей дикой вишни. Их, этих
— Пей, милый, пей, миленький… Уж больно хорош компот… наш, он наш… Для нашего брата жидкость эта необходима, особенно для тех, у кого ум дюже сильно поломался… Ну как? Ну чего тебе? А-а… Так бы и сказал бы. Еще, так еще… Пей, пей, мне не жалко… Пей как следует, пей до дна.
Хвалил Антипов компот и сторож пищеблока.
— Экой… вкусный!.. — говорил он. — Дрожжей добавить да пару-тройку деньков дать пошуметь. Тогда кого угодно могу уверить… да что там уверять, сшибет он кого угодно.
Антип раз-другой потер левую щеку, но запекшаяся кровь не отставала. Не мигая, он с какой-то тайной задумчивостью взглянул на меня, а потом на могилу.
Я попросил его:
— Антип, расскажи, что это за халат такой был?
Он хмыкнул.
— А курева дашь?
— Дам.
— Скоко?
— Пачки хватит?
— Мало… — сказал он и нахмурился, потом, потеребив на своей рубахе крохотный огрызок от пуговицы, презрительно и как-то небрежно посмотрел на меня. — Да тебе-то что за дело?.. — но тут же перебил себя: — Что это я?.. Совсем почти позорю его…
И отвернулся. С минуту я лица его почти не видел.
— Прости, доктор, — еле слышно сказал он после и поднял голову. — Мне ничего не надо… я пошутил.
Затем покорно посмотрел на меня и, приминая фуражку, сказал:
— А че рассказывать? Рассказывать-то нечего… — Он вздохнул, пощупал ладонью свой мокрый лоб и продолжил: — Ну знаете, приехали они на трех машинах с автоматами… собак штук десять. Солдаты все хмурые, а самый главный низенького роста был, в белых перчатках, китель у него был еще изорватый… Непонятно что это было, десант или не десант, наступление или отступление…
Быстренько оцепили они всю территорию и давай всех нас на улицу выгонять… Вот тут-то Яков Кузьмич, доктор, как и ты, трое детей у него было, жену его бомбой убило, а его и детей расстреляли… приказал не паниковать, а все халаты, какие только есть в больнице, срочно надеть на больных… — и тут Антип, посмотрев на могилу, насупился. — Свой халат Яков Кузьмич снял и на меня надел, быстренько застегнул пуговицы… в губы расцеловал и сказал: «Ты, Николай Антип, выздоровеешь, обязательно выздоровеешь!..», а потом просил меня: «Только не сымай… что бы ни было, не сымай!» И следом за ним три санитара так сделали, а больше никто. Наш сторож, он тоже тогда санитаром был, не сделал так…