Снег на Рождество
Шрифт:
Подошел Васька и легонько толкнул его.
— Держись, мы все рады за тебя.
Пэтэушники, поболтав между собой и узнав, что больше сварных работ не будет, пошли к сменившимся шоферам играть в домино.
— Вместо того чтобы руки над ромашкой попарить, они костяшки решили забивать, — высунувшись из ремонтной ямы, гаркнул зло на них Дюма.
— Привет, дядя, — хором прокричали ему те. — Заалабамился ты в яме, вот от этого и злой. Денег тебе, что ли, не хватает? В могилу их с собой не заберешь, в пользу государства все пойдет.
Дюма собирался уже вылезти из ямы, чтобы еще
Максим отпустил Ваську. А вскоре и сам ушел. Голова раскалывалась.
«Отчего это я так неожиданно расквасился? — думал он, шагая по пыльной дороге. — Может, от переживаний, а может, от старости?..» В руках он держал сумку, где вместе с инструментом лежал Аристотель. На работе в последнее время стали насмехаться над ним, что, мол, ты, Максим, книгу с собой странную носишь.
Начальник гаража один раз вызвал Максима в кабинет и вежливо предложил:
— Может, Максимыч, в отпуск сходишь?
— А зачем он мне? — спросил тот его.
— Как зачем, отдохнешь. Путевочку я тебе как ветерану на Южный берег Крыма выбью.
— Никогда не ходил и не пойду, — ответил он начальнику. И больше на эту тему тот с ним не говорил.
Он идет по пыльной дороге домой. Руки устали. И в глазах от сварки рябит.
Лето в разгаре. Летают бабочки. И красивая, густая трава со всех сторон обступает дорогу. Рубашка на плечах у него выгорела, истончилась. Бугрились, двигались в такт ходьбе мышцы спины, и казалось, что ткань вот-вот лопнет.
Он поднялся на горку, и на него тут же дохнуло приятной хмелиной. Это были молодые березы. Краешки их листьев, точно ресницы, изредка вздрагивали на ветру и красиво переливались на солнце. Курилась, парила дневная дымка над Берестянкой. И, то и дело убыстряя однообразный полет, кружилась, трепыхалась в синем небе стая голубей. Увидев кладбище, умело сделанную знакомую оградку и крест, он пригорюнился. Выпустил из морщинистой руки сумку на землю и застенчиво проронил:
— Трудно мне, мамка, одному!
Он нежно смотрел в сторону кладбища. Тучка от солнца сгинула, и Берестянка покрылась золотистой пылью.
Взглядом простившись с Берестянкой, он взял сумку и, пошатываясь, начал медленно спускаться с горки.
Березы, прижимаясь ветвями друг к другу, по-прежнему шумели.
Он пришел домой, а у крыльца его уже ждала Анюта.
— Как ты? — тихо спросил он ее.
— Тебя дожидаюсь, — ответила она.
— Писем от Вальки не было?
— Нет.
— Ну и пущай.
— Ты весь дрожишь, — заботливо посмотрела Анюта на него. — Небось прозяб, а ну дай я лоб твой пощупаю, — и, беспокойно потрогав лоб его и сняв с головы косынку, вытерла ею его лицо и грудь. — Не дай Бог летом заболеть…
Вечером он вдруг бросил читать Аристотеля и, отложив его в сторону, задумался. Неожиданная мысль ошарашила его.
«Если бы у нас с Анютой был дом как дача у начальника паспортного стола, Валя вернулась бы. А так, если рассудить, что ей делать в нашей двухкомнатной хибарке, тем более
«Где быстрее проклюнется…» — решил он.
А затем вдруг тишины ему захотелось. Он закрыл окно, выключил приемник. И всяческие раздумья неожиданно перестали его беспокоить. Он, словно утративший все ощущения, был лишь телом, бездушным элементом, не значащим и ничего не представляющим ни дли себя, ни для других. Так, не раздеваясь, прямо за столом под монотонные толчки сердца он незаметно и уснул.
А рано утром, когда тополь у ворот всегда кажется синим, за ним приехали. Объяснили, что он срочно нужен как сварщик. Среди трех людей в штатском был и начальник гаража.
Он ехал в черной «Волге» на дачу к начальнику паспортного стола, а следом за ним пыхтел-кадил грузовик с его сварной аппаратурой.
— Что случилось? — спросил он у своего начальника.
— Приедешь, увидишь, — ответил тот и махнул рукой.
— Дачка у него превосходная, — попытался продолжить разговор Максим. — Век помнить буду. Прошлый раз он Аристотеля мне подарил.
Но разговор его никто не поддержал. Все сидели, точно кочеты некормленые, хмурые и злые. И Максим застенчиво улыбнулся и, зевнув, закрыл глаза. Хотелось спать. Ему удалось вздремнуть, когда они с полчаса простояли у переезда.
Максима встретили десять человек в штатском, на вид очень строгих, среди них был в парадной форме и в тех же шлепанцах на ногах начальник паспортного стола. Правда, вид у него был не боевой, лицо белое-белое, словно кто белилами его выкрасил.
Максим поздоровался с ним, как со старым другом.
— Опять, товарищ начальник, вызвали…
Но тот стоял точно манекен. А потом как закричит на Максима:
— Это ты меня, болван, заложил.
— Да как вы можете про меня так говорить… — растерялся Максим. Самолюбие в нем заговорило, он никогда и никого в своей жизни не закладывал. — Вы мне деньги предлагали, я их не взял. Ведь в тот раз мы мирно с вами разошлись…
— Суки, гады. Тебя и Лепшинова надо под пулеметный огонь. Клеветники… Под дурачков работаете.
Двое в штатском пыхтя приволокли огромный металлический ящик из нержавейки. Максим узнал его. Ему приказали быстро снять верхнюю крышку. Начальника паспортного стола отвели в сторонку. Искоса взглянув на него, Максим удивился, он вновь стал походить на куклу. Лицо белое, глаза тоже белые.
Прогрев металл, он начал вырезать крышку. Вскоре она отвалилась, и перед Максимом предстал забитый под самый верх ящик с облитыми воском пакетами. Содержимое ящика тут же было сфотографировано. Затем к нему подошли двое в штатском и, достав из карманов финки-ножи, располосовали у Максима на глазах по пакету. Воск отшелушился, фольга раздулась, и оттуда высыпались сторублевые гладенькие купюры.