Снежный ком
Шрифт:
Тут я должен пояснить, что такое «хватательный рефлекс», например, у рыб. Когда ловишь спиннингом щуку, а у тебя блесна с грузком, то грузок с тройничком идет впереди, а блесна за ним. Так вот, щуки не блесну хватают, а грузок, «отнимают» его у блесны. Примерно то же самое происходит и у девчат.
Как-то я безо всякого умысла подошел к Люсе, наверное, только потому, что она говорила про меня хорошие слова. Понравилось, что ведет себя скромно. «Без взора наглого для всех, без притязаний на успех», как писал Александр Сергеевич Пушкин… Я ей помог инструмент поднести, а потом и раствор в ведерке. Люся так и засияла вся. Улыбка у нее расчудесная… Поговорили, вместе домой пошли, проводил ее до общежития. А сегодня как-то так получилось, что и на работу вдвоем отправились. Шагали весело, радостно, что-то такое пустое болтали, смеялись. Пожалуй, впервые за все последнее время на душе у меня хоть немного полегчало, а то прямо хоть волком вой.
Проводила меня Люся в столярку, сама пошла к бетономешалке готовить раствор. Я помахал ей рукой для настроения. Тут-то и налетела на меня Лялька. Злющая как гюрза! Глаза искрами сыплют, почище электросварки, губы — в полосочку. Сама раскалена, приложи спичку — вспыхнет.
— Ну, Борька! Всего от тебя ожидала, но чтоб у тебя оказался такой дурной вкус!.. Никогда тебе это не прощу!
Сначала я сник, но тут же разобрался, что к чему, и чуть было не подпрыгнул от радости. «Ага! — думаю, — проняло! Задело за живое! Оказывается, дела мои не так уж плохи! Вот я тебе, голубушке, все свои обиды припомню!» Вслух очень спокойненько ей объясняю:
— Видишь ли, Ляля, внешняя красота у человека всегда за счет его внутренней красоты. Красивые люди, как правило, глупы, потому что только на свою внешность и надеются, а красота у человека далеко не главное…
— А что же, по-твоему, главное? — спрашивает Лялька, а сама, сцепив зубы, слова как сквозь сито цедит.
— Так я ж и говорю: душа, — повторяю ей вразумительно. — Посмотришь, на вид вроде неприметная девчонка, а душа у нее самая прекрасная. И в людях разбирается лучше других…
Я видел, что Ляльке ужасно хочется отпаять такое, чтоб от меня только дым пошел. Но на этот раз, может быть впервые в жизни, ничего сверхатомного она не придумала, только бросила с угрозой:
— Ладно, живи как знаешь. Смотри, не ошибись…
Я испугался: а вдруг перегнул палку и теперь Лялька насовсем уходит? Догнал ее и ляпнул сдуру:
— Если ты что насчет Люси подумала, так это из-за тебя.
У-у! Что тут поднялось! Лучше бы рта не раскрывал. Все так хорошо уже налаживалось, по крайней мере сдвинулось с места, а тут… В общем, если я до этого еще как-то цеплялся за отвесные склоны и едва выглядывал из-за сыпучих карнизов, чтобы увидеть свое ненаглядное солнышко Лялю, то после признания насчет Люси рухнул безвозвратно на самое дно бездонной пропасти и там погиб в страшной пучине.
От слов моих Лялька дернулась, как будто ее вдоль спины протянули кнутом.
— Н…ну, знаешь! — только и сказала она и рассмеялась точь-в-точь, как смеялся Мефистофель в опере «Фауст»: «Ха! Ха! Ха! Ха! Ха!» И словно пригвоздила меня к позорному столбу: — Не тебе надо мной опыты проводить!
Сказала и словно сквозь землю провалилась, а на том месте, где только что была, казалось, взвихрился синеватый дымок и запахло серой.
Как же я ругал себя и дураком, и болтуном, и простофилей. Когда ей насчет красивой души ввернул, вот тут бы и остановиться, нет же, черт меня дернул сказать: все, мол, из-за тебя.
Но сейчас мне было даже не до Ляльки: томительная тревога все больше охватывала меня: Люся передала мне извещение, в котором и обратный адрес, и фамилия, и имя — все совпадало, как будто перевод от мамы, а почерк — не ее… В чем дело? Случилось что? Тогда кто посылал деньги?
Люся почувствовала мою тревогу и тут же в меня вцепилась:
— Боренька, что с тобой? Тебе нездоровится?
— Здоровится, — сказал я, лишь бы не обижать ее.
Неожиданно выручил меня Клавдий Федорович, который как будто нарочно меня поджидал. А Люся, сама того не подозревая, помогла ему.
Медпункт помещался в старом доме, где и почта, и отделение милиции. Его не переводили в больницу, потому что здесь от нашей стройки было совсем близко. Клавдий Федорович стоял у входа в свой кабинет и, когда Люся сообщила ему, что мне нехорошо, тут же скомандовал:
— А ну, давай заходи, посмотрим, что у тебя.
— А я тут подожду, — попросила Люся.
— Подожди, дочка, подожди… Сейчас выясним, что у него.
Но едва я вошел в медпункт, сразу понял, что не зря стоял у входа старый фельдшер. В медпункте оказался незнакомый человек, плотный, круглоголовый, на вид моложавый, хоть у него и поблескивала в волосах седина. За ширмой, где Клавдий Федорович обычно прощупывал больным животы, сидел капитан милиции Дмитрий Николаевич Куликов. Сейчас он был без фуражки и без берета: странно было видеть его белый лоб, который резко отличался от загорелого лица. Все трое как-то подозрительно уставились на меня.
— Да ты и вправду что-то не в себе? — сказал Клавдий Федорович.
— Вот, — я протянул извещение, — перевод вроде от матери, а почерк не ее.
Круглоголовый человек в штатском торопливо встал навстречу:
— Не беспокойся, — сказал он. — Мать здорова. А перевод послал я… На покупку часов… Извини, что заставил поволноваться, но так надо.
Я молча уставился на него, ожидая объяснений.
— Сотрудник ОБХСС Атаманов Сергей Иванович, — представился мне круглоголовый и показал удостоверение.
Я хотел было сказать, что пока не собираюсь покупать часы, но о моем разговоре с Катей, видимо, знали не только ребята, но и Аполлинария Васильевна, и Клавдий Федорович. Попал в переплет… Что говорить, этот Сергей Иванович — человек предусмотрительный: если бы вызвали меня к Куликову в милицию и там сказали: покупай, мол, часы, — сразу бы у ребят подозрение, откуда, мол, разбогател? Не было ни гроша, да вдруг — алтын… Ладно, хоть мать здорова! Прямо-таки от сердца отлегло, хотя то, что без меня меня женили, в смысле участия в операции, — не очень-то грело…
— Ну, так что молчишь?
— Там Люся, девчонка со стройки, — сказал я. — Надо, чтобы она ушла…
— Да, да, верно, — тут же согласился Клавдий Федорович. — Сейчас я ее спроважу… Ложись-ка на кушетку.
Я послушно лег на кушетку, Клавдий Федорович задрал мне рубашку и сдвинул с пупка штаны, обнажив мой тощий загорелый живот, который у меня в жизни никогда не болел. Атаманов и капитан Куликов встали к стене так, чтобы со стороны входа их не было видно. Клавдий Федорович приоткрыл дверь.