Снежный перевал
Шрифт:
— Значит, ты комсомолец, да? Отвечай!
Бейляр молчал.
— Ты что, глухонемой?
Гамло стоял, прислонившись к стене. Бейляр увидел его горящие зеленым пламенем, словно тигриные, глаза. Невидимые руки крепко обхватили его. Удар Гамло разбил ему нос и губы.
— Твоя мать хвалилась, что ее сын, комсомолец Бейляр, ничего не боится. Осмеливается отнимать землю у самого Кербалая. Ну что, где твоя смелость?
Голос Кербалая доносился откуда-то издали. Бейляр слизнул кровь, сжал
Длинная, с черными ногтями, словно медвежья лапа, рука Гамло закрыла глаза Бейляру. Казалось, на лицо положили горячие угли, глаза закрыло черное небо и в этом небе засверкали звезды. А другая рука Гамло ребром ладони, как тупым топором, опустилась на его шею. Бейляр, качнувшись, свалился на землю. Гамло вытащил револьвер, указательный палец привычно лег на курок.
— Стой! — тихо приказал Кербалай Исмаил. Гамло грязно выругался, но, так и не облегчив сердца, направил дуло револьвера на дымоход и нажал на курок.
В подвале, где держали арестованных активистов, было темно, пахло конским потом и мочой. В щели еле пробивался свет.
Арестованные слышали выстрел.
— Убили парня, — сказал кто-то.
Голос, напоминающий девичий, ответил ему:
— Нет, видимо, стреляли не в него. Попади пуля в тело, такого грохота не было бы.
— Какое у него тело? Кожа да кости.
Кто-то другой, с хрипотцой в голосе, сказал:
—Интересно, нашлась ли его мать?
— Говорили, это дело рук Гамло.
— Не может этого быть!
А той порой Кербалай приказал Зульфугару увести парня. «От этой скотины пахнет навозом», — брезгливо добавил он.
Вечер наступил внезапно. Снег заблестел в лунном свете. Казалось, землю осыпали голубой серебряной пылью. Рядом темнело здание мельницы, вдали едва проглядывались заснеженные горы.
Лежа на снегу, Бейляр понемногу приходил в себя.
— Ну, вот ты и воскрес, — сказал Зульфугар.
Бейляр с трудом поднялся и сел. Протер кулаками глаза.
— Где я?
— У дверей рая, — захохотал Зульфугар.
Через десять минут Зульфугар снова втащил его в комнату. На сей раз Кербалай постарался придать своему голосу мягкость.
— Сынок, ты еще совсем ребенок. Тебя сбили с пути, — говорил он, перебирая четки. — Я гожусь тебе в отцы. Тебя подучили, вот ты и решил пойти против меня. Что делать? Я прощаю тебя. И даже предлагаю перейти на мою сторону. Ну, что скажешь?
— Я не могу стать предателем, Кербалай. И ты сам не должен предлагать этого.
— Почему предателем? Вначале ты ошибался, теперь все осознал, а я простил тебя.
Сейчас каждый человек на счету. В ближних селах едва набралось пятьдесят — шестьдесят мужчин, способных держать оружие. А если половина из них отвернется, с кем они останутся? Именно поэтому
— Нет, Кербалай, я не смогу пойти на это.
Гамло на этот раз стоял за спиной Бейляра. Он поднял руку и опустил кулак на голову парня. Перед глазами Бейляра пронеслись вытканные узором шерстяные носки, чарыки с загнутыми вверх носами.
— Уберите этого ублюдка, со временем он поймет, с кем имеет дело, и перейдет на нашу сторону.
Бейляра увели. В комнату ввели крепко сбитого, среднего роста мужчину, чьи усы и борода были цвета соломы.
— Неужто это ты, Иман?
— Да, это я, Кербалай.
— Скажи мне правду, куда ты дел штамп и печать?
— Если бы дело было только в них, я сказал бы, куда их спрятал. Но ведь Советы имеют не только штамп и печать, у них есть столица, есть войска, артиллерия.
Иман был председателем сельсовета. Кербалай знал о его ораторских способностях.
— Иман, поверь мне, я на твоих глазах разрушу Советы. И над домом, где ты повесил красное знамя, вывешу свой флаг.
— Но ведь пока не разрушил, Кербалай? Когда разрушишь, я поверю.
Кербалай встал и приблизился к нему.
— Ты оказался неблагодарным, Иман. Я и на этот раз не трону тебя, и это будет продолжаться до тех пор, пока ты не поймешь свою вину и не раскаешься. Хорошо, иди. В свободное время я еще поговорю с тобой.
— Я буду ждать этого разговора. Что же касается раскаяний, то от меня их не жди.
Кербалай сделал вид, будто не расслышал последних слов.
У самой двери Иман вдруг остановился и, оттолкнув конвоиров, подошел к Кербалаю:
— У меня к тебе одна просьба.
— Говори.
— Мы — враги. Ты можешь убить меня, закопать живым в землю. Поступай как знаешь — твоя воля. Но одна просьба: не трогай мою семью. Если хочешь рассчитаться со мной, убей, изрежь на куски, повесь, лишь чести не лишай...
— Я не воюю с женщинами, Иман. Иди с богом, я не трону твоей семьи.
— Только это я хотел услышать от тебя, Кербалай.
Всадники стояли в глубоком молчании, глядя на возвышающийся на вершине склеп с синим куполом, сложенным из глазурованного кирпича. Там была могила Ядуллы, сына Кербалай Исмаила. Каждый раз, в день его гибели, здесь ставили огромный котел и резали семь баранов. Крики и плач женщин разносились по всей округе.
Сейчас могила была завалена снегом. У подножья склепа виднелись волчьи следы, они, попетляв, спускались в ущелье и исчезали. В какой-то миг Абасгулубеку почудилось, что эти следы оставлены не волком, а Кербалаем. Он оставил сына и пошел искать черную стаю, к которой можно было бы пристать.