Сны из пластилина
Шрифт:
– В командировку на целую неделю? – протянула Айгуль. – Что у вас там случилось?
– Да пока ничего. Просто заседания с местной администрацией, информационная работа, так сказать… Там население против установки ветрогенераторов, которое намечено на начало весны; боятся шумов, к тому же там пастбищные угодья, вот и волнуются. Мы им уже сколько раз объясняли, что современные ветрогенераторы почти бесшумны, кроме того будут установлены на удалении от аулов, представили заключения всех специалистов. Скотоводству вообще никак не помешают; занимают мало места, на большой высоте, вращение лопастей очень высоко от земли. Нет же, «придите, объясните».
– И что, им сам будешь объяснять? Можно было и специалистов нижнего звена направить для этого…
– Так мы их уже отправляли, – перебил ее Икрам. – Теперь им кураторов проекта
– Опять за ветром, – выдохнула Айгуль, обняв Икрама сзади и прильнув губами к его шее. – Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч…
Оба улыбнулись, видимо вспомнив день их знакомства, замерев в этом спонтанном моменте взаимной нежности.
Дамиру же всегда было одновременно и приятно, и неловко, когда родители при нем забывались в таких трогательных порывах чувств, и он, не дожидаясь ответа, направился в свою комнату.
– Дамирчик, я пойду! Скажи, что я буду, – долетел до него ответ мамы…
Городской парк вновь облюбовали снегири – предвестники надвигающейся зимы, обещающие снег. Эти броские птицы всегда были любимцами горожан, радуя взоры своим ярким видом на фоне предзимнего пейзажа, скудного на краски. Их ярко-красный или буровато-коричневый окрас оперения на брюшке, горлышке и груди, с черной шапочкой на голове, выгодно пестрит в эту хмурую пору, приковывая взоры прохожих, легко выдавливая из них улыбки. К тому же они не сторонятся людей, нередко их подкармливавших. Можно сказать, что дружелюбие было обоюдным: каждый был рад завидев другого.
Последняя суббота ноября выдалась на славу: стояла ясная и безветренная погода, с тем легким морозцем, от которого больше приятно, нежели холодно. Этот приятный холодок побуждал многих приоткрывать окна, приглашая эту щекочущую свежесть в дом.
Один из снегирей, вдоволь полакомившийся найденными на земле семенами давно опавшей рябины, прыгал с ветки одной ели на другую, когда увидел, как шедшие по тропинке женщина с мальчиком остановились и присели на скамью. Остановка была явно спонтанной, ибо заметно было удивление мальчика, с интересом обратившего свой взор на женщину. Их поведение и теплота взаимного обращения выдавали в них мать и сына.
Несмотря на сытость, снегирь машинально подлетел и присел на нижнюю ветку дерева рядом со скамьей, в надежде на то, что ему дадут полакомится чем-нибудь вкусным. Такое случалось с ним не раз. Однако и неопытному глазу было очевидно, что они присели на скамью не птиц покормить; мать что-то проникновенно говорила сыну, и вид у последнего был сосредоточенный, будто он силился уловить смысл ее слов. В какой-то момент она, нежно взяв его обеими руками за плечи, полностью развернула его к себе, и продолжила свою речь, пристально, но с теплотой глядя в глаза ребенку, будто желая, чтобы он буквально впитал ее посыл. Ребенок несколько раз кивнул в знак понимания и принятия сказанного. Невербальные жесты, поведение и сосредоточенность в разговоре говорили о нетривиальном характере их беседы, вернее сказать монолога матери, адресованного сыну.
Птичка вздумала действовать решительнее и подлетела к скамье, присев на ее край со стороны мальчика, обращенного к ней спиной. Она звучно прочирикала пару раз, дабы привлечь внимание, но безуспешно. Спустя минуту или две, мать нежно, но крепко заключила сына в свои объятия, закрыв глаза, продолжая что-то нашептывать ему, ненадолго замерев в таком положении. Открыв глаза, увидела отважную птицу, сидящую совсем рядом на подлокотнике скамьи; улыбнувшись, развернула мальчика, указывая на птаху-красавицу. Оба засияли и улыбнулись. Ребенок дернулся и стал копошиться в своих карманах, в которых, к своему сожалению, ничего съестного не нашел. Мать же вытащила сотовый телефон и щелкнула пару раз, увековечив ее в цифровой памяти. Снегирь вспорхнул и удалился на дерево, нисколько не расстроенный.
Мать с сыном встали и продолжили свой путь, беседуя на совсем другую тему, ибо говорил теперь мальчик, бурно и весело, бойко жестикулируя руками.
* * *
Инес Берта пробегала свое излюбленное место в парке – извилистую тропинку меж сосен, ведущую к водоему парка. Здесь ей было приятно даже в зимнее время, пусть деревья совсем голые, без листвы, но годы бега в этом месте сделали свое дело, – она чувствовала эмоциональный скачок настроения каждый раз, когда проносилась тут; годы уже напечатали на карте ее подсознания, что этот отрезок доставляет неимоверное удовольствие. Она замечала, что даже в откровенную непогоду, пробегая здесь она расплывалась в улыбке.
Бег щедро снабжал ее умиротворением, отличным настроением и жизненными силами. Помимо чисто физического и эмоционального комфорта, получаемого от бега, с годами она открыла для себя еще кое-что: бег дарил ей свидания с самой собой. Здесь она лицезрела себя в своей наготе – наготе душевной. Нигде ей не удавалось познать себя так глубоко, как во время успокаивающего постукивания кроссовками по земле, звучавшего точно равномерное биение сердца. Кто я? Где я? С кем я? Как я? Куда я? Я ли я? Все эти вопросы приобретали особые оттенки, а ответы на них отдавали той необычайной ясностью и глубиной, которые почти непостижимы в обычном состоянии, в бытовой обстановке. Часто важные решения намеренно откладывала на время пробежек, особенно утренних, ибо давно поняла – утренний бег дарит только правильные решения и мысли, и нет ни одной проблемы, с которой бы не «справился» бег.
Она не любила выходить на пробежку с часами и другими гаджетами для бега, но по утрам она все же надевала часы, чтобы контролировать время, ибо своим ногам и мыслям она не доверяла, – они уносили ее в этот почти сомнамбулический транс, смешанный с эйфорией, где время не существует, где оно забывается. Без часов бывало не раз, что она возвращалась в «реальность» много позже запланированного и мчалась домой сломя голову, чтобы успеть на работу. Но даже такие опоздания были с тем чувством псевдо-досады, от которой больше приятно, чем досадно; почти такое же чувство, когда родной малыш, нагадивший в штаны, вызывает умиление, и его охота больше расцеловать, чем пожурить.
Часто думала о своей маме во время пробежек, особенно в последние годы, когда ее не стало. Думала о ней с благодарностью, ведь именно она привела ее в бег. Это был ее дар – один из того множества, ласково преподнесенных матерью.
Сетовала на себя, что не смогла привить такую же любовь Бьорну. Он иногда бегал, но не регулярно, больше стихийно; про таких говорили «побегивает». Это-то и мешало ему втянуться в бег и почувствовать все его прелести, так думалось ей. Хотя ей без труда удалось завлечь в эту «секту» своих коллег и друзей, но не активной агитацией, а просто благодаря собственному примеру; у нее даже не было намерений добиться этого. Всей толпой они участвовали во всевозможных стартах. С Бьорном же не получалось. Она понимала, что каждому свое, что это, пожалуй, не для всех, и все же ее не покидала уверенность, что это придало бы красок в его жизнь и настроение. Нередко она видела поначалу пессимистически настроенных к бегу людей, которые, втянувшись, ходили потом с характерным сиянием в глазах, заряженные, с жизнерадостной улыбкой на лице. Она хотела того же и для него, тем более, что с его скромностью и не самой сильной самооценкой, это бы определенно пошло на пользу. Нет, она не хотела его изменить, не хотела, чтобы он вдруг стал душой компании, самоуверенной личностью, а хотела лишь подсобить ему: все стало бы проще, легче и ярче для него, в этом она была уверена. Легкое чувство несправедливости и вины не покидало ее: она, бегая, получает все эти «блага», а он нет. «Ах, не нужно было вначале так рьяно насаждать ему это, – часто мысленно гнобила себя, – нужно было аккуратно, шаг за шагом, как бы между прочим». Видимо в этом была ее ошибка, думала она, полагая, что у него включился некий защитный механизм, блок на эту идею; добейся она своего, она была бы победителем, а он убежденным, а значит проигравшим. Такая динамика чувств не чужда отношениям в паре. Порой замечала и за собой, что то, что говорил и советовал он, она игнорировала или не воспринимала всерьез, пока кто-нибудь со стороны не говорил то же самое. Странно, но правда: что рядом – не ценится, что далеко, – ценнее, вернее, правдивее. Почти как с детьми: сколько не говори своему ребенку, что на улице холодно и нужно одеться потеплее, – не слушает, но стоит то же самое повторить постороннему человеку, – тут же кутается. Может быть оттого, что близкий человек подсознательно воспринимается как человек заинтересованный, субъективно настроенный, а некто со стороны – объективным? Возможно. Себе она неоднократно наказывала прислушиваться к тому, что говорит Бьорн, не недооценивать его, но следовать этому не всегда получалось.