Собачьи кости под дубом
Шрифт:
Глупости.
После концерта Роман, придерживая за плечи, помог мне сесть в машину. Он был напуган, мне состояние заставило его в исступление замереть, вглядываясь в мое лицо. Просто простуда, ничего страшного. Роман растерялся, желая помочь, он суетился. Я не замечала его, не замечала его заботу. Он как белка сновал по дому моих родителей, пытаясь найти нужные лекарства.
– Сядь и успокойся, мне уже лучше... может быть это от волнения, - добавила я в конце, но прозвучало не убедительно после пяти лет на сцене.
– Тебе точно не хуже?
– он сел за стол напротив меня, после того как получил утвердительный кивок.
Мне было далеко не лучше, но мне не хотелось принимать помощь и заботу Романа.
– Просто помоги мне подняться в комнату, я чувствую только неимоверную слабость, но это, наверное, всего-навсего обычная усталость, - опираясь руками на спинку стула, я смогла встать самостоятельно. Роман проследил за мной, по его взгляду было ясно, что он поверил в то, что я утомилась, и как только я хорошенько отдохну, мне станет лучше.
– Ладно, если что будет нужно или вдруг станет хуже, позвони обязательно, - придерживая меня одной рукой за локоть, а другой, на всякий случай, опираясь на перила, мужчина помог мне добраться до второго этажа. Его чрезмерная опека невольно вызывала во мне смех, который с трудом удавалось сдерживать.
– Хорошо, если мне понадобится твоя помощь, я обещаю позвонить, - с этими словами мы расстались, внизу захлопнулась дверь, и Роман вскоре скрылся на другой улице.
Родители и Тина уехали на два дня куда-то к родственникам. Одно дело - сказать, что я могу это сделать. Другое, - действительно совершить поступок, надеясь избежать укоров совести и правосудия. Я не спала третью ночь, что явилось причиной моей слабости и ужасного состояния. Я ждала наказания за содеянное, все мои мысли были заняты ожиданием, что за мной приду. Что меня лишат свободы и не будет в этом виновных, кроме меня самой. Ни Тина, ни Марго, ни Маяковски, только я одна буду виновницей всех своих бед и всего того, что я натворила.
Лунный свет проникал в комнату через окно, раскрытое настежь, и белой плоской тянулся по краю кровати не далеко от моих босых ног. Потоки свежего морозного воздуха текут плавно и размеренно, обволакивают меня, если бы я могла их видеть, то они были бы, словно одеяло, что протянулось от подоконника до самой двери. Я в безопасности, когда вокруг меня холод. Мне спокойно. До этого все мое тело горело, воздух, что я вдыхала, казался раскаленным, он сжигал каждую клеточку внутри меня, каждый миллиметр моего организма. Казалось, что я лежу не на собственной постели, а на раскаленных докрасна углях. Мое счастье, что семья не видела моих ночных лихорадочных метаний.
У меня был жар, я, боялась, что не смогу проснуться следующим утром и радовалась, что не могу уснуть. Мне стоило бы принять какие-нибудь лекарства, в действительности позвонить Роману и попросить его о помощи. Но все что я сделала - открыла окно. Вихрь прохладного воздуха ворвался в комнату, протянув за собой снежную пыль, порошинки которой оседали на моих плечах, ключицах, лице и таяли, только коснувшись разгоряченной плоти. Они сверкали в лунном свете алмазным блеском, падали к моим ногам. Вернувшись в постель, я откинула одеяло, которое в эти секунды весило, больше тонны, прижимая меня к кровати и заставляя умирать от жары.
Я смотрела в потолок, лежа неподвижно, истощенная и не в силах уснуть. Трещинки на штукатурке темными ниточками протянулись надо мной, во мраке ночи напоминая мрамор. Что будет дальше? Что случится через секунду, минуту, час?.. Стайки мурашек бегали по всему телу, от шеи к ногам, я то и дело вздрагивала. Обхватывая плечи руками, пытаясь успокоить себя. "Все будет хорошо, никто тебя не тронет", - молча уговариваю себя, но собственный голос в голове дрожал, звучал жалко и неуверенно.
Было около пяти часов утра. После беседы с Маяковски я вернулась домой и заперлась в своей комнате. Никто не возражал. Все думали, что я готовлюсь к концерту. Пальцы без моего участия, рефлекторно, перепархивали с одной клавиши на другую, легко, непринужденно, как учили этому с детства, непрерывно наигрывая мелодии, заученные еще давно. Я плакала, тихо плакала, чтобы меня не слышали, чтобы меня никто не потревожил. Информация - золото, когда она в умеренных количествах. Но когда она обрушивается, словно лавина с вершины гор, это подобно пытке. Ты знаешь слишком много того, что тебе не стоило бы знать. Ты влезла не в свое дело. И ты никому ничего не должна говорить. Молчи. Я играла всю ночь, не намерено посвящая каждую ноту Маяковски. Вторую же ночь, я провела в горьком предвкушении расправы, ожидая, что вот-вот и в мой дом, так же как и в дом Ричарда, ворвутся люди, перевернут все в поисках меня, а мне не хватит смелости выйти и гордо принять свою участь, свое наказание.
В горле пересохло и теперь неприятно саднит. В опустошающей истоме опускаю ноги с кровати на холодный пол, сквозняк щиплет и кусается, но это именно то, что мне нужно. На прикроватной тумбочке, рядом со светильником стоит стакан с гранатовым соком. Кислый, от него неприятное чувство в горле становится только сильнее, но я делаю еще несколько глотков. Я плохо вижу в темноте, не ориентируюсь в окружающем меня пространстве, теряю координацию движений. Пытаясь поставить стакан на место, я промахнулась, и он упал мне в ноги. Я почувствовала, как жидкость касается пальцев, шаркаю по полу и ощутила, как осколки впиваются в ступни. Медленно тянусь и включаю светильник, теплый оранжевый свет заливает часть комнаты. Тяжело дышать, моя собственная кровь, сочащаяся из мелких порезов, смешивается с соком, заставляя меня резко притянуть к себе ноги. Прижав колени к груди, я не до конца поняла, что произошло, но вид коктейля из моей крови, которой я теперь, словно краской, заляпала и постель, смешивающейся в единой луже еще и с багряным соком, побудил меня к бегству. Словно оказавшись преступницей (почему же словно?), я торопливо перебирала в мыслях варианты: куда бы я могла податься.
Но я замерла в неподдельном ужасе, осознав, куда так рьяно рвется моя душа. Неуверенный взгляд скользнул в окно, и сердце забилось чаще. Была глубокая ночь. До восхода солнца у меня еще есть достаточно времени. Чего я жду?
Рывком соскочив с кровати, я заскулила от резкой боли от осколков, которые глубже впились в кожу. Чтобы вытащить их мне потребовалось около получаса, я злилась и ругалась, плакала и кусала губы от боли, но все равно упрямо не отрекалась от задуманного. Каждая секунда была на счету. Я должна была быть там, я знала куда ехать. Кое-что ждало меня там,
в доме у озера.
Единственный в округе, за двадцать миль от главного шоссе. Я сразу поняла, куда мне нужно ехать, когда Маяковски назвал мне адрес и описал местность, прежде чем я ушла. Давно, еще до развода отца с матерью, мы приезжали на озеро, о котором говорил Ричард. Я видела дом, о котором он говорил, с другого берега, тогда у него был другой хозяин. То был странный старикан, который выходил к самой воде и наблюдал за нами, пока мать не начинала беспокоиться из-за него и мы уезжали.
Холодный ветер только подгонял, заставлял скорее убраться из собственного дома. Он врывался через открытые окна, обжигал лицо и шею, но я не пряталась, наоборот, отвлекаясь от дороги, только больше поддавалась на его жалящие ласки. Я спешила, осознавая: это мои последние часы на свободе. Если не сегодня, не сейчас, то никогда больше. Рассеянный взгляд скользил от мелькающих мимо знаков, к деревьям, которые сливались в единую, серую от снега и ночи, полосу, которая тянулась по левой стороне. Свет ярких фар, изредка проезжающих мимо, фур, ослепляли, оставляя после себя размытые яркие блики в глазах. Дорога оказалась слишком хорошо мне знакома, я перестала думать о том, как бы не пропустить поворот, я следовала за образами, всплывающими из глубины воспоминаний, не обратив внимания, куда ведут меня сияющая после теплого дождичка листья и живой, теплый, как этот день, возникший вокруг меня в полубреду, смех мамы. Лучшие времена моей жизни растаяли, как только я увидела дом на другой стороне озеро. Я ошиблась, может одним поворотом, может двумя. Лед толстый, зима выдалась морозной, а дни и ночи были такие холодные, каких долго не видели в этих краях. Он точно не проломится подо мной.