Собеседники на пиру. Литературоведческие работы

Венцлова Томас

Дерево и сегодня посещается паломниками и туристами (автор настоящей заметки видел его в январе 1989 года). Оно было хорошо известно в начале XX века, когда Гумилев ездил в Африку, — описывалось в путеводителях и других книгах, которые вполне могли быть доступны поэту [747] . Вряд ли можно сомневаться, что Гумилев — может быть, даже не единожды — побывал в Эль-Матарии, у сикоморы Богоматери.

Зеркало в зеркало: Владислав Ходасевич [**]

747

См., например: Reynolds-Ball Eustace Alfred. Cairo of Today: A Practical Guide to Cairo and the Nile. London: Adam and Charles Black, 1899. P. 144–46; Budge E. A. Wallis. The Nile: Notes for travellers in Egypt. 9th ed. London — Cairo Thos. Cook & Son, 1905. P. 409.

**

Публикуется впервые.

Я не отражаюсь в зеркалах.

Алексей Крученых

Особая роль зеркала в культуре и литературе неоднократно служила предметом исследования [749] . Указывалось, что зеркало коннотирует солипсистское

самонаблюдающее эго, отчужденное и отделенное от мира. Диалог с зеркалом — это диалог с собой, саморефлексия, в процессе которой подсознание открывает индивидууму его сущность, обычно в неожиданном и даже ошеломляющем ракурсе [750] . Изображение в зеркале также символизирует душу, переходящую в мир иной: отсюда соотнесенность зеркала со снами, призраками, привидениями, а также страх перед зеркалом, отмеченный во многих культурах. Призрак, воплощающий «тайную сущность» человека, осознается как его двойник, что создает многочисленные возможности поэтического (в том числе и сюжетного) развития. Зеркало наиболее очевидным образом выражает парадокс тождества (изображение совпадает с оригиналом и в то же время отличается от него, переворачивает его, выворачивает его наизнанку). Далее, оно оказывается моделью знака, в особенности иконического (который сходен с денотатом и заменяет его, не будучи с ним тождественным) [751] . Зеркало есть модель искусства как знакового феномена; в то же время оно ставит искусство под сомнение, подчеркивая в нем элемент иллюзии и метафизической пустоты.

749

См., в частности, «Зеркало: Семиотика зеркальности» // Труды по знаковым системам. 22: Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 831. Тарту, 1988.

750

Jung Carl G. andothers. Man and His Symbols. New York: Doubleday, 1976. P. 205.

751

См. Левин Ю. И. Зеркало как потенциалный семиотический объект // Зеркало: Семиотика зеркальности. С. 8–9.

Неудивительно, что тема зеркала, обладающая столь острым философским содержанием, заняла значительное место в поэзии.

В русской поэзии XX века известно множество стихов, развивающих тему отражения в самых разнообразных аспектах — от Пастернака («Зеркало») до Есенина («Черный человек»). Однако Ходасевич, пожалуй, занят ею более, чем кто-либо другой. Феномен зеркальности описан по крайней мере в девяти его стихотворениях. При этом любопытно, что реальное зеркало фигурирует только в одном из них, служащем предметом настоящего разбора, а именно в стихах «Перед зеркалом», входящих в цикл «Европейская ночь». Во всех остальных речь идет об отражении в воде, стеклах кафе или трамвая, зрачках любимой, бельмах слепого и т. д. [752] Одновременно стихотворение «Перед зеркалом» оказывается наименее романтическим, лишенным символистского антуража, демифологизирующим. Поэт встречается со своим двойником, которого он не узнает: отражение в зеркале выдает его подлинную суть, не замаскированную «мифом о себе».

752

Там же. С. 11–16.

Стихотворение небогато тропами, что соответствует его теме — беспощадной редукции кажущегося, обнажению горькой правды. Человек сталкивается с самим собой — т. е. со своим страданием и небытием — один, без каких-либо украшений и масок. Можно отметить разве что сложные эпитеты (желто-серого…) и библейское сравнение («всезнающего, как змея»), которое вводит тему демонизма, поддержанную ссылкой на дантевское «Inferno». Лишь в конце стихотворения мы находим сложную (выделенную инверсией) поэтическую фигуру, относящуюся к зеркалу: ее можно определить как двойное олицетворение (абстрактное понятие — одиночество — и предмет — стекло — обретают свойства живых существ). Семантический сдвиг идет, как видим, в двух разных направлениях. Эту двойственность и двунаправленность естественно соотнести с зеркальностью.

Тема отражения в зеркале на формальном уровне проводится приемом повтора (я, я, я, это я… это я… это я). «Я» не тождественно себе самому, что и отражено в разнообразных позициях слова я. Повторяются также риторические вопросы (разве… разве… разве) и сходные по форме адъективы (желто-серого, полу седого, всезнающего)$ кстати, слово желто-серого подхвачено во второй строфе, в той же позиции, словом желторотым. Есть и другой прием, соответствующий теме зеркала. Каждая из строф 1–3 делится на две (неравные) части: в первой дан образ поэта, каким он представляется самому себе (ребенок, подросток, юноша), во второй — подлинный образ его же в настоящем (стареющий литератор-эмигрант, усталый, циничный и предвидящий свой конец) [753] .

753

Отметим, что слово зеркало анаграммировано в строках: «Желто-серого, полуседого / И всезнающего, как змея».

Речь идет о множественности «я», множественности душ человека, ведущей к сомнительности и исчезновению самой категории личности. Тягостный путь самопознания ведет к тому, что прошлое, богатое внутренней жизнью, оказывается как бы несуществующим. Оно не отражается в настоящем, где от него остается лишь кьеркегоровский «страх и трепет». В зеркале строфы перед поэтом предстает некое тупиковое «я», редуцированное, предсказуемое, неизменное [754] . Между бывшими «я», которые присутствуют в памяти, по сю сторону зеркала, и настоящим «я», находящимся по ту сторону зеркала, уже как бы в царстве мертвых, пролегает непроницаемая граница. Интегрирование личности оказывается невозможным. Есть лишь абсолютная замкнутость в мире распада, где самость заменяется отвлеченным «одиночеством».

754

Ср. Левин Ю. М. Указ. соч. С. 9.

Две последние строфы посвящены другому, метафорическому зеркалу — тексту Данте, из которого взят эпиграф стихотворения. Архетип «Божественной комедии», казалось бы, призван отразить и объяснить жизнь поэта, придать ей смысл и законченность, дать ее разгадку. Это последняя надежда интегрировать опустошенное, демоническое «я», стоящее на грани — или уже за гранью — исчезновения, и счастливое «я» прошлого, т. е. выйти из ада «европейской ночи» в чистилище и (потерянный) рай. Однако жизнь поэта опровергает дантевскую модель — иначе говоря, он не отражается и в этом зеркале. Потерявший себя «на средине рокового земного пути», он не может вступить на стезю спасения. Взамен высот Эмпирея он оказывается на жалком

«парижском чердаке»: предоставленный самому себе, он лишен помощи отцовской фигуры, будь то Вергилий, Данте или Бог. Кстати говоря, на месте отрицаемого дантовского подтекста здесь выступает скрытый, неназванный подтекст — «Портрет Дориана Грея» О. Уайльда, одно из магистральных произведений модернизма, последовательно проводящее тему распада и бессилия личности.

Есть только одна возможность придания жизни единого смысла. Метафизическая пустота зеркала может быть заполнена словами. Ходасевич отождествлял зеркало с собственным поэтическим текстом уже в стихотворении 1923 года «Вдруг из-за туч озолотило…». Стихи «Перед зеркалом» продолжают эту тему. Единственное место, где воссоединяется юность и старость, динамика и статика, миф и антимиф, где могут встретиться и узнать друг друга два двойника — живой и мертвый, здешний и нездешний, есть внутренне противоречивый поэтический знак, опровергающий эту возможность, но одновременно осуществляющий ее на деле. Любопытно, что стихотворение обрамлено словами я, я, я (игра «я» и его отражения) и стекла (граница между действительным и отраженным «я»). Можно сказать, что его воображаемая плоскость перпендикулярна плоскости зеркала: она пересекает непроницаемую грань, осуществляя единственно мыслимый выход из мира неизбежности в мир свободы.

К биографии Владимира Корвина-Пиотровского [**]

Имя Владимира Львовича Корвина-Пиотровского знакомо, вероятно, каждому, кто занимался или просто интересовался литературным наследием русской эмиграции [756] . Он играл определенную роль в период краткого расцвета «русского Берлина», входя в непосредственный круг Владимира Набокова (Сирина), однако и позднее оставался заметной фигурой в других центрах русской диаспоры — Париже и Соединенных Штатах [757] . Сравнительно небольшое по объему наследие Корвина-Пиотровского отмечено несомненным мастерством. Прежде всего он был поэтом, хотя писал и прозу; опубликовал также трагедию «Беатриче» и четыре короткие драмы. Стиху его свойственна точность метафорического мышления, четкость и гибкость интонации, органичность архитектоники. Сознательно следуя русской классической традиции, Корвин-Пиотровский избегал авангардных экспериментов; его творчество в целом укладывается в рамки постсимволизма, имеет параллели с акмеизмом, однако связано и с некоторыми более поздними направлениями, в том числе с литературой экзистенциализма (здесь, вероятно, следовало бы говорить не о влиянии, а о конвергенции).

**

Russian Literature and the West: A Tribute for David M. Bethea. Part II. Stand-ford, The Department of Slavic Languages and Literatures, 2008. P. 162–185.

756

Основные, хотя и не всегда точные сведения о нем приводится в энциклопедических статьях: B[linov] V. Korvin-Pyotrovsky // Handbook of Russian Literature. New Haven: Yale University Press, 1985. P. 232; Kasack Wolfgang. Korvin-Piotrovskij // Lexikon der russischen Literatur ab 1917: Erg"anzungsband. M"unchen: Otto Sagner, 1986. P. 97–99, перепечатано с дополнениями: Kasack Wolfgang. Lexikon der russischen Literatur des 20. Jahrhunderts. M"unchen: Sagner, 1992. P. 577–580; Федякин С. P. Корвин-Пиотровский // Писатели русского зарубежья (1918–1940). М.: ИНИОН РАН, 1994. Ч. И. С. 29–33; Вильданова Р. И., Кудрявцев В. Б., Лаппо-Данилевский К. Ю. Краткий биографический словарь русского зарубежья // Струве Глеб. Русская литература в изгнании. 3-е изд., испр. и доп. Париж — Москва: YMCA-Press-Русский путь, 1996. Р. 322; Попов В. В. Корвин-Пиотровский // Русские писатели, XX век: Биобиблиографический словарь / Под ред. Н. Н. Скатова. М.: Просвещение, 1998. Ч. I. С. 654–657; Корвин-Пиотровский Владимир Львович // Словарь поэтов русского зарубежья / Под общей ред. Вадима Крейда. Санкт-Петербург: Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 1999. С. 126–128; Литературное зарубежье России: Энциклопедический справочник. М.: Парад, 2006. С. 331 и др.

757

Обширные литературные связи Корвина-Пиотровского отражены в его архиве (Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University, Uncat MS, vault 731; далее — АКП). Среди его корреспондентов — Г. Адамович, Л. Алексеева, В. Андреев, Н. Андреев, А. Бахрах, Н. Берберова, Р. Блох, А. Гефтер, А. Гингер, М. Горлин, Р. Гуль, Б. Зайцев, Л. Зуров, Г. Иванов, Ю. Иваск, А. Ладинский, С. Маковский, В. Мамченко, В. Марков, Н. Набоков, Н. Оцуп, С. Прегель, А. Присманова, С. Рафальский, О. Савич, Г. Струве, Ю. Терапиано, Тэффи, В. Ходасевич, М. Цетлин, С. Шаршун и др.

Двухтомник Корвина-Пиотровского, подготовленный автором и его вдовой Ниной Алексеевной Каплун (1906–1975), вышел посмертно. Первый его том составляют стихи, второй — поэмы и драмы (во второй том включены также статьи о творчестве поэта, некрологи и воспоминания современников) [758] . Эмигрантская литература о поэте сравнительно обильна; кроме рецензий на отдельные книги, ряд статей, а также рецензий на двухтомник появился после его смерти [759] .

758

Корвин-Пиотровский Владимир. Поздний гость. Вашингтон: Victor Kamkin, Inc., 1968–1969. Т. I–II.

759

Фесенко Татьяна. Памяти большого поэта // Новое русское слово, 15 апреля 1966 (перепечатано: Поздний гость, II, с. 232–234); Померанцев К. Вл. Корвин-Пиотровский и его поэзия // Русская мысль, 9 июня 1966 (Поздний гость, II, с. 235–240); Струве Глеб. Памяти В. Л. Корвин-Пиотровского // Русская мысль, 11 июня 1966 (Поздний гость, II, с. 241–245); Гуль Роман. В. Л. Корвин-Пиотровский // Новый журнал, 83 (1966). С. 290–293 (Поздний гость, II, с. 246–248); Офросимов Ю. Памяти поэта // Новый журнал, 84 (1966). С. 68–90 (Поздний гость, II, с. 249–270); Завалишин Вяч. Переоткрытие поэта // Новое русское слово, 4 августа 1968; Терапиано Ю. Новые книги // Русская мысль, 12 сентября 1968; Рафальский Сергей. Демоны глухонемые // Новое русское слово, 20 апреля 1969; Можайская О. Полуночная душа // Возрождение, 207 (1969). С. 122–125, Поздний гость, Т. И, Возрождение, 213 (1969). С. 125–128; Перелешин Валерий. Живое творчество распада // Грани. 73 (1969). С. 201–205; В. В. [рец. на «Поздний гость», т. II] // Часовой. Октябрь 1969; Sparks Merril. Pozdny gost//New York Poetry, 1 [1969?]. P. 8–10; Rannit Aleksis [рец. на «Поздний гость», т. I] // The Slavic and East European Journal 3 (1970). C. 361–363; Перелешин Валерий. Элегия и эпопея // Новое русское слово. 5 марта 1972; Нарциссов Борис. Поздний гость // Новый журнал, 107 (1972). С. 277–279; Блинов Валерии. Поэтическая реальность Вл. Корвина-Пиотровского // Новый журнал. 138 (1980). С. 42–49.