Собрание сочинений в 12 т. Т. 5
Шрифт:
Да, несчастный плакал! Очевидно, какое-то воспоминание тронуло его душу, и, как сказал Сайрес Смит, слезы пробудили в нем человека.
Колонисты отошли, оставив его на плато, чтобы он почувствовал себя на свободе, но неизвестный и не думал пользоваться этой свободой, и Сайрес Смит вскоре отвел его в Гранитный дворец.
Спустя два дня после этой сцены неизвестный как будто стал интересоваться жизнью колонии. Было ясно, что он все слышит, все понимает, но упорно не желает разговаривать с окружающими. Однажды вечеров
– Нет, только не им!
Моряк передал его слова товарищам.
– Тут кроется какая-то печальная тайна, - проговорил Сайрес Смит.
И вот, наконец, неизвестный взялся за работу, - он начал вскапывать грядки на огороде, но часто бросал лопату и подолгу стоял неподвижно, погрузившись в свои думы; колонисты по совету инженера не нарушали уединения, к которому он так стремился. Если кто-нибудь приближался к нему, он убегал, и его плечи содрогались от сдержанных рыданий.
Быть может, его мучили угрызения совести? Так, вероятно, оно и было; однажды Гедеон Спилет, не выдержав, сделал следующее замечание:
– Он молчит потому, что должен сделать слишком тяжкое признание.
Пришлось запастись терпением и ждать.
Несколько дней спустя, 3 ноября, неизвестный, работавший на плоскогорье, вдруг бросил лопату, и Сайрес Смит, издали наблюдавший за ним, опять увидел, что он плачет. В неудержимом порыве, поддавшись жалости, инженер подошел к нему и тихонько прикоснулся к его плечу.
– Послушайте, друг мой!
– промолвил он.
Неизвестный отвел глаза, а когда Сайрес Смит попытался взять его за руку, отшатнулся.
– Друг мой, - повторил Сайрес Смит твердым голосом, - я хочу, чтобы вы посмотрели мне в глаза.
Неизвестный посмотрел на инженера, подчиняясь его воле, как человек, находящийся под гипнозом. Он хотел было убежать. Но вдруг лицо его преобразилось. Глаза загорелись. С губ готовы были сорваться какие-то слова. Он больше не мог сдерживаться!… Наконец, скрестив руки на груди, он спросил приглушенным голосом:
– Кто вы такие?
– Мы тоже потерпели крушение, как и вы, - отвечал с несказанным волнением инженер.
– Вы в кругу своих, среди людей…
– Среди людей… Нет, я уже не человек!
– Вы - среди друзей.
– Среди друзей! У меня нет друзей!… - закричал неизвестный, закрыв лицо руками.
– Нет… и никогда не будет… Оставьте меня, оставьте…
Он подбежал к самому краю плато, возвышавшемуся над морем, и долго стоял там. Сайрес Смит присоединился к товарищам и рассказал им обо всем, что произошло.
– Да, в жизни этого человека есть какая-то тайна, - заметил Гедеон Спилет, - и, повидимому, лишь угрызения совести разбудили в нем человека.
– Привезли мы сюда какого-то чудака-нелюдима, - заявил моряк.
– Очень уж он скрытен…
– Он хранит какую-то тайну, и мы
– Если он и совершил проступок, то жестоко за него поплатился, и да простятся ему грехи его.
Два часа неизвестный провел один на берегу; очевидно, под наплывом воспоминаний в его душе ожило прошлое, и, конечно, прошлое печальное; колонисты не теряли из виду несчастного, но не пытались нарушать его уединения.
И вот после долгого раздумья он словно принял какое-то решение и подошел к Сайресу Смиту. Его глаза покраснели от слез, но он больше не плакал. Казалось, он был испуган, пристыжен, ему хотелось сжаться, стать незаметным, взгляд его был потуплен.
– Сэр, - обратился он к Сайресу Смиту, - вы и ваши товарищи - англичане?
– Нет, мы - американцы, - ответил инженер.
– Ах, вот что, - воскликнул неизвестный и негромко добавил: - Тем лучше.
– А вы, мой друг?
– спросил инженер.
– Англичанин, - быстро ответил он.
Ему, очевидно, нелегко было произнести эти несколько слов, потому что он тотчас же ушел с берега; он бежал от водопада к устью реки и, казалось, был вне себя от волнения.
Как-то раз, проходя мимо Герберта, он остановился и спросил сдавленным голосом:
– Какой теперь месяц?
– Ноябрь, - ответил Герберт.
– А год?
– Тысяча восемьсот шестьдесят шестой.
– Двенадцать лет! Двенадцать лет!
– повторил неизвестный. И внезапно убежал.
Герберт рассказал колонистам об этом разговоре.
– Наш несчастный пленник, - заметил Гедеон Спилет, - потерял счет месяцам и годам.
– Да, - прибавил Герберт, - значит, он прожил двенадцать лет на острове Табор!
– Двенадцать лет!
– повторил Сайрес Смит.
– Да, если двенадцать лет прожить в одиночестве да еще с пятном на совести, рассудок потерять нетрудно.
– По-моему, - сказал тут Пенкроф, - этот человек вовсе и не терпел кораблекрушения, а просто его отвезли на остров Табор в наказание за какое-то преступление.
– Пожалуй, вы правы, Пенкроф, - поддержал его журналист, - а если это так, то люди, высадившие его на острове, непременно вернутся за ним!
– И не найдут его, - заметил Герберт.
– Значит, надо отправиться на остров… - заметил Пенкроф.
– Друзья мои, - сказал Сайрес Смит, - не будем обсуждать этот вопрос, пока не узнаем, в чем тут дело. Я уверен, что несчастный исстрадался, что он жестоко поплатился за свои проступки, как бы велики они ни были, что он томится желанием открыть нам свою душу. Не будем пока принуждать его к этому. Он, конечно, все сам расскажет, и тогда мы увидим, как поступить. К тому же только неизвестный может сказать нам, надеется ли он, верит ли он, что когда-нибудь вернется на родину. Я лично сомневаюсь, что это будет ему дозволено.