Собрание сочинений в 12 т. Т. 5
Шрифт:
– Почему же?
– спросил журналист.
– Потому что, если его осудили на определенный срок, он ждал бы освобождения и не бросил бы записки в море. Нет, скорее всего ему был вынесен приговор, обрекавший его на пожизненное заключение, на вечное одиночество.
– Никак я не пойму одного, - заметил моряк.
– Чего же именно?
– Если двенадцать лет назад человека высадили на острове Табор, стало быть он уже много лет пребывает в том одичалом состоянии, в каком мы его и нашли!
– Вполне вероятно, - сказал Сайрес Смит.
– Выходит, он написал записку
– Без сомнения… однако по всему видно, что записка написана недавно…
– Да и не может быть, чтобы бутылка с запиской несколько лет плыла от острова Табор до острова Линкольна.
– В этом как раз нет ничего невероятного, - возразил журналист.
– А может быть, ее уже давным-давно прибило к нашему острову.
– Ну, нет!
– отвечал Пенкроф.
– Не могло ее волной смыть с берега, и думать нечего - ведь на южной стороне полно скал, и она сразу же разбилась бы.
– Вы правы, - произнес Сайрес Смит, о чем-то размышляя.
– Да кроме того, - прибавил моряк, - пролежи записка несколько лет в бутылке, она наверняка попортилась бы от сырости. А ведь она была в целости и сохранности.
Замечание моряка было вполне правильным, в этом-то и заключалось самое непонятное, ибо записка, найденная колонистами, казалось, была написана недавно. Больше того, в ней точно указывались широта и долгота острова Табор, а это говорило о больших познаниях ее автора в гидрографии, которых не могло быть у простого матроса.
– Опять мы встречаемся с чем-то необъяснимым, - сказал, наконец, инженер, - но все же не следует вызывать на откровенность нашего нового товарища. Он сам расскажет нам все, друзья мои, когда захочет.
Прошло еще несколько дней; неизвестный не произнес ни слова и ни разу не вышел за частокол, окружавший плато. Не покладая рук, не теряя ни минуты, он работал на огороде, но поодаль от остальных, В часы отдыха он не поднимался в Гранитный дворец и довольствовался сырыми овощами, хотя все звали его к столу. Он не приходил ночевать в отведенную ему комнату и спал на плато под деревьями, а в ненастную пору прятался среди скал, - словом, он жил так же, как на острове Табор, когда его единственным пристанищем был лес; все попытки колонистов изменить привычки неизвестного были тщетны - им пришлось запастись терпением. И вот, наконец, в нем заговорил голос совести, и ужасные признания невольно сорвались с его губ, словно под воздействием непреодолимой силы.
Десятого ноября, около восьми часов вечера, когда колонисты сидели в сумерках под навесом, увитым зеленью, перед ними неожиданно предстал неизвестный. Его глаза как-то странно блестели, а на лице вновь появилось свирепое выражение.
Сайрес Смит и его товарищи были поражены, увидев, что неизвестный так взволнован: его зубы стучали, будто от озноба. Что с ним? Быть может, он ненавидит людей? Или ему надоело жить в семье честных тружеников? Или в нем снова заговорили кровожадные инстинкты? Колонисты так и подумали, услышав его бессвязную речь:
– Зачем вы меня привезли сюда? По какому праву разлучили с моим островком?… Что между нами общего?… Да известно ли вам, кто я?… Что я совершил?… Почему влачил
Колонисты слушали, не прерывая полупризнаний неизвестного, которые лились будто помимо его воли. Сайрес Смит хотел успокоить несчастного и подошел к нему, но тот отшатнулся.
– Отойдите!
– крикнул он.
– Скажите одно лишь слово… Я свободен?
– Да, вы свободны, - ответил инженер.
– Тогда прощайте!
– воскликнул он и бросился бежать, словно обезумев.
Наб, Пенкроф, Герберт погнались за ним в лес, но вернулись, так и не догнав.
– Пусть поступает, как хочет, - сказал Сайрес Смит.
– Он никогда не вернется, - воскликнул Пенкроф.
– Вернется, - ответил инженер.
С тех пор прошло немало дней, но Сайрес Смит, словно предвидя, попрежнему был уверен, что несчастный изгнанник рано или поздно вернется.
– Это последняя вспышка необузданного, дикого характера, - твердил инженер, - она вызвана угрызениями совести, но теперь он уже не вынесет одиночества.
Тем временем колонисты продолжали работать, и на плато Кругозора и в корале, где Сайрес Смит задумал построить ферму. Семена, собранные Гербертом на острове Табор, были, разумеется, посеяны самым тщательным образом. На плато раскинулся обширный огород с аккуратными, хорошо возделанными грядками, и колонистам приходилось трудиться не покладая рук. Там для них всегда находилась работа. Овощей становилось все больше, начали вскапывать под огороды даже луга. Но пастбищ на острове было множество, и онагры не остались бы без корма. Разумнее всего было отвести под огороды плато Кругозора, защищенное кольцом глубоких ручьев; животные могли бы пастись на лугах, которые не нужно было оберегать от нашествия зверей.
Пятнадцатого ноября колонисты в третий раз собрали урожай пшеницы. Поле стало неузнаваемым за полтора года, с того дня, когда там было брошено в землю первое зернышко. На второй год посеяли шестьсот тысяч зерен и получили четыре тысячи буассо, то есть свыше пятисот миллионов хлебных зерен. Теперь в колонии вдоволь будет пшеницы, ибо поселенцам достаточно будет ежегодно сеять около десяти буассо, чтобы собирать хороший урожай, обеспечивая хлебом и себя и домашний скот.
Итак, убрав урожай, колонисты посвятили весь конец ноября подготовке к обмолоту зерна.
В самом деле, у них было зерно, но не было муки, и постройка мельницы стала насущной необходимостью. Сайрес Смит сперва хотел воспользоваться вторым водопадом, низвергавшимся в реку Благодарения, чтобы построить там водяную мельницу, ибо первый водопад уже приводил в движение сукновальню, но, поразмыслив, друзья решили построить самую обычную ветряную мельницу на плато Кругозора. Сделать это было не так трудно; кроме того, колонисты не сомневались, что на плато, открытом всем ветрам, дующим с моря, ветряной двигатель будет хорошо работать.