Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.
Шрифт:
Электросварщика всячески в глаза стыдили и осуждали, но он ничего не уступил и остался в полной уверенности в том, что все, кто восстает против него, сами неудачники в любви и восстают от зависти и вообще вмешиваются не в свое дело. Он бросил на меня насмешливый взгляд, точно хотел сказать: «Описывать будешь? А мне плевать!»
Одет он хорошо, зарабатывает очень хорошо, квалификация высокая, незаменимая. И, усмехнувшись, он пошел заниматься своими делами.
Мы вернулись на открытую поляну, где директор с трактористами продолжал выяснять ремонтные неурядицы. Там, среди замасленных и всегда чумазых трактористов с их неизменной озабоченностью, всегда лишенной крикливости, я заметил шумливого парнишку.
Говорит
Лежит на земле червячная полоса трактора, расчлененная в нескольких суставах. Тут же ключи, гайки, детали, инструмент. Около червяка сосредоточенно ворожит молчаливый молодец лет двадцати пяти, с головой древнего витязя–богатыря, какой мог присниться Васнецову. Голова огненно–светлая, загорающаяся ярким светом на вечернем солнце, мелкие кудри, глаза голубые, думающие, и все лицо у него правильное, привлекающее к себе внутренней силой и мягкостью. На голове кепка с пятак.
Погруженный в свои операции с нарушенным червячным ходом, несколько медлительный, он то присядет на корточки, то уйдет к ремонтному вагончику, то моет в керосине детали и очень редко чуть поворачивает голову в сторону разговаривающих. Мне не хотелось нарушать этой красивой живой картины с ее неподдельной трудовой увлеченностью, и я молча, стараясь не обратить на себя внимания, тайком поглядывал на ярко–кудрявого тракториста. И за все время, пока был директор в бригаде — часа два с половиной, — этот могучий красавец лишь два раза обратился к директору с какими–то краткими вопросами да один раз, по приезде, кратко сообщил нам, чем занят. Было что–то бесконечно привлекательное в этом молчаливом молодом человеке, который, как потом я узнал, «всегда такой» — с цельным положительным характером, проникнутый неподдельно чистой любовью к труду.
В те дни только открывались на целине передовые силы… Он был одним из лучших, признанных товарищами, руководством, газетами.
Меня поражают эти могучие степи величественностью задач, предъявляемых их природой человеку. Страшное дело, если подумать, что, в сущности, здесь приходится покорять нетронутую природу. Знатоки почвы меня уверяли, что первобытных, от века, целин здесь нет. Это можно понять по кочковатости, оставшейся со старинной пахоты. Может быть… Но, по их же словам, брошенные земли через пятнадцать — двадцать лет делаются «задернелыми», когда культурный слой превращается в прочный дерн с корневой системой трав, а через двадцать — тридцать лет эти земли покрываются ковылем, «остепняются» так, что ничем практически от извечных целин не отличаются. А ковыль, как известно, — трава последняя, которая десятилетиями медленно и неотвратимо вытесняет с почвы все другие злаки и, окончательно воцарившись в степи, бушует на ней своей дикой древней красотой.
Только на Донщине, в Сальских степях, поближе к Астраханщине, я видел целые равнины одного ковыля, но и там он еще не успел завладеть степью, как завладел на кустанайских равнинах. Здесь его раздолью, что называется, нет конца–краю. Стоят перед тобой еще молодые синевато–зеленые, отдающие на солнце чистым серебром ковыльные моря, и думаешь: какой век они стоят, кто определит, высчитает?..
Подавляюще величествен не самый возраст целинных земель, а их пространства, которые в один исторический миг, в баснословно короткое мгновение превращаются в культурные, устроенные и богатейшие земледельческие края. Да, именно края, если подряд в одном административном районе (назову Урицкий район) идет пять совхозов, подымавших в пятьдесят четвертом году свыше 120 тысяч гектаров
Эту махину ломает, переворачивает и вызывает к полезной жизнедеятельности не больше трех тысяч человек, в подавляющем числе совершенно незнакомых с земледелием. Их ведет к своей цели всеобъемлющая и направляющая воля партии, и эту волю ощущаешь здесь в ее ошеломляющем величии. Ошеломляет прежде всего то, что эти молодые люди, и часто почти дети, с напористою стойкостью идут навстречу решению всей громадной задачи и знают свое место в общем огромном деле.
За месяц поездки по новым совхозам мне часто встречалась неразбериха, даже кажущийся хаос, но в то же время всюду неизменно целина подымалась, и самое устройство на оседлость пускало в землю крепкие корни. Я говорю об этом на основании пристальных наблюдений, из которых сложилось одно широкое и сильное впечатление ведущего начала партии в жизни на целине. Не будь этого безмерно жизненного начала, никакими силами не удалось бы поднять за один год эти великие массивы…
И вот когда директор Урнекского совхоза мягко и настойчиво упрекает Валю — девицу в синих брючках — в нежелании готовить душистый и мягкий гуляш, нельзя не видеть в этой сцене и политики и партийности с претворением в жизнь прямых директив ЦК.
Девушка отбивается, злится:
— Поймите… мясо дают жесткое!
А директор — в какой раз! — твердит:
— Нет, Валя, душа у тебя жесткая.
И когда я потом по дороге из бригады хочу оправдать Валю: не училась кулинарии, пришла от мотора, — мой директор слышать ничего не хочет, ибо оценивает людей качеством их душевности, чего он и не отделяет от партийного отношения к порученному делу.
Конечно, на целину посланы сильные директора совхозов, незаурядные партийные работники, умеющие вести живую работу, именуемую работой низовой, но эти политически определенные, наступательные характеры только резче определяют великие устои партийности в каждом деле, а дела на целине начинаются с самой целины, то есть с самого начала. Стоит руководителю чуть растеряться, пасть духом, и тогда все посыплется, поползет в разные стороны, и не будешь знать, с чего начинать, ибо устроить жизнь на целине — это значит сделать и наладить тысячи вещей. Притом сделать это надо в наикратчайший срок, много до зимы, месяцев за восемь… И как бы ни было организованно и деловито руководство, но если его деловитость не пронизывает глубокая партийность, пиши пропало. Чудеса делает и горы двигает только незримая, подспудная, скрытая в сердцах людей живая сила, которую мы называем политической активностью масс.
…Мы в первой бригаде Урнекского совхоза, где я с удовольствием наблюдал подтверждение моим мыслям, которые между тем новых открытий в себе не заключают.
Уже самое местоположение полевой стоянки бригады кажется более обжитым и привлекательным, чем во второй бригаде. Здесь тоже вагончики и палатки расположились у березовой рощицы, но место выбрано с умом: у южной опушки, с тем чтоб был затишок с севера, а в степь, на юг, вид открытый, широкий. Оттуда приезжают сюда на заправку и смену трактора.
На поляне прибрано, как в доме. За палатками у рощи кто–то обучает дикого жеребца, взятого из колхозного табуна. Поля большие, пешком ходить — дело немыслимое.
Нас встречает милым приветствием мягкая всем своим обликом девушка в простеньком сатиновом темном платье, гладко причесанная, стройная, обворожительная. В ее манере приветствовать, говорить, держаться сразу видишь довольную своим домом молодую хозяйку, которой хочется, чтоб гости увидели, как у нее хорошо.
Я понимаю скрытое торжество директора, его взгляд так и говорит мне: «Вот посмотри, какой бывает человек, когда он к делу относится с душою!»