Собрание сочинений. Т. 1

Черный Саша

ЗАСТОЛЬНАЯ ^*

(Отнюдь не для алкоголиков)

В эту ночь оставим книги, Сдвинем стулья в крепкий круг, Пусть, звеня, проходят миги, Пусть беспечность вспыхнет вдруг! Пусть хоть в шутку, На минутку, Каждый будет лучший друг. Кто играет — вот гитара! Кто поет — очнись и пой! От безмолвного угара — Огорчительный запой. Пой мажорно, Как валторна, Подвывайте все толпой. Мы, ей-богу, не желали, Чтобы в этот волчий век Нас в России нарожали Для прокладки лбом просек… Выбьем пробки! Кто не робкий — Пей, как голый древний грек! Век и год забудем сразу, Будем пьяны вне времен, Гнев и горечь, как заразу, Отметем далеко вон. Пойте, пейте, Пламенейте, Хмурый — падаль для ворон! Притупилась боль и жало, Спит в тумане млечный путь… Сердцу нашему, пожалуй, Тоже надо отдохнуть — Гимн веселью! Пусть с похмелья Завтра жабы лезут в грудь… Други, в пьяной карусели Исчезают верх и низ…. Кто

сейчас, сорвавшись с мели, Связно крикнет свой девиз? В воду трезвых, Бесполезных, Подрывающих акциз! В Шуе, в мае, возле сваи Трезвый сыч с тоски подох, А другой пьет ром в Валдае — И беспечно ловит блох. Смысл сей притчи: Пейте прытче, Все, кто до смерти засох! За окном под небосводом Мертвый холод, свист и мгла… Вейтесь быстрым хороводом Вкруг философа-стола! Будем пьяны! Вверх стаканы. С пьяных взятки, как с козла… <1911>

VI

НАДО ^*

Надо быть свободным и холодным, Надо стиснуть зубы и смотреть, Как, топчась в труде неблагородном, Хамы ткут бессмысленную сеть. Надо зло и гордо подыматься, Чтоб любовь и жалость сохранить, На звериный рев не откликаться И упорно вить свою живую нить… Надо гневно помнить, встав с постели, Что кроты не птицы, а кроты, Что на стоптанных, заплеванных панелях Никогда не вырастут цветы. Надо знать, что жизнь не вся убита, Что она пока еще моя, Что под щепками разбитого корыта Спит тоскливая, ленивая змея… Надо помнить в дни тоски и лая, Что вовеки — то, что станет мной, Из земли не вылезет, вздыхая, Опьяняться солнцем и весной. Разве видел мир наш от Адама Хоть один свободный, полный час? Декорации меняются, но драма Той же плетью бьет теперь по нас. Слишком много подло-терпеливых, Слишком много глупых, злых, чужих, Слишком мало чутко-справедливых, Слишком мало умных и живых! Только нам еще больней, чем предкам: Мы сложней, — и жажда все растет, Города разбили нас по клеткам, Стон постыл и нарастает счет. Кто покажет мне над этой свалкой волчьей Мир и свет, сверкающий вдали? Перед ним почтительно и молча Преклонюсь, ликуя, до земли. Но пророки спрятались в программы… Закрываю уши и глаза И, смеясь, карабкаюсь из ямы, А в душе холодная гроза. Надо быть свободным и победным, Надо жадно вить живую нить… Чтоб замученным, испуганным и бледным Хоть цветную сказку подарить. <1910>

ГЕРОЙ ^*

(Дурак без примеси)

На ватном бюсте пуговки горят. Обтянут зад цветной диагональю, Усы, как два хвоста у жеребят, И ляжки движутся развалистой спиралью. Рукой небрежной упираясь в талью, Вперяет вдаль надменно-плоский взгляд, И всех иных считает мелкой швалью, Несложно пыжится от головы до пят. Галантный дух помады и ремней… Под козырьком всего четыре слова: «Pardon!», «Merci!», «Канашка» и «Мерзавец!» Грядет, грядет! По выступам камней Свирепо хляпает тяжелая подкова… Пар из ноздрей… Ура, ура! Красавец. <1910>

ПРОФАН ^*

Когда в душе все скомкано и смыто Бездарной толчеей российских дел И мусором бескрасочного быта — Окрошкой глупых жестов, слов и тел, Стремишься к тем, чьи взоры так беспечно Со всей земли цветные соки пьют И любят все, что временно и вечно… Художниками — люди их зовут. И вот придешь. Заткнувши уши жаждой Томительной и чуткой красоты, Не слушаешь, что мелет каждый, Рассматривая свежие холсты. Глаза, в предчувствии, доверчиво раскрыты: Где пафос яркий вольных, нежных душ? Приму! Упьюсь! Все «злобы дня» забыты, И в сердце под сукном играет туш. Галантные виньетки и заставки. Обложки модных сборников стихов. Лиловые и желтые пиявки И четки из манерных червяков. Редиска и омары на тарелке, Шесть штук гостиных с вазой у окна! Сусальное село. Туманные безделки… Собачка с бантиком. Лошадка из сукна… А вот и вдохновенные заказы: Портрет полковника Бубнова в орденах, Портрет салонной дамы в шляпе с газом, Портрет фон-Курца в клетчатых штанах… Ах, Боже мой. Заказ святое дело,— Но для чего фон-Курцев выставлять? Ведь в жизни нам до смерти надоело Их чинную бесцветность созерцать! Идешь домой обиженный и хмурый: Долой фантазию и мысли зоркий луч!.. Редиска и полковник серо-бурый Пускай журчат, как вешний вольный ключ… Но я там не нашел такой картины, К которой бы тянуло вновь и вновь — Стоять… смотреть… и уходить в глубины Поющих красок, сильных, как любовь… Профан? О да, заткните рот скорее! Но во Флоренции и Дрездене профан, Качаясь, уходил из галереи, Симфонией мечты заворожен и пьян. И мир природы близок каждой веткой — Земля и небо, штиль и ураган… А ваши банты, Курцы и виньетки Так недоступны? Что же — я профан. <1911>

У ПОСТЕЛИ ^*

Не тоска, о нет, не тоска — Ведь, давно притупилась тоска И посеяла в грудах песка Безнадежно-бесплодный ноль. Не тоска, о нет, не тоска! И не гнев, не безумный гнев — Гнев, как пламя, взволнован и жгуч, Гнев дерется, как раненый лев, И вздымает свой голос до туч… Нет, не гнев, не безумный гнев! Иль усталость? Сон тех, кто сражен? Малокровие нищей души, Что полезла в огне на рожон И добыла в добычу шиши? Но ведь ты и не лезь на рожон. Это лень! Это мутная лень, Словно плесень прилипнув к мозгам, Вяло душит сегодняшний день, Повернувшись спиною к врагам. Это лень, это грязная лень! «Все равно!» — не ответ, берегись! «Жизнь без жизни» — опасный девиз. Кто не рвется в свободную высь, Неизбежно свергается вниз… Берегись, берегись, берегись! Быть

живым драгоценней всего… Пусть хоть гордость разбудит тебя. Если спросишь меня: для кого? Я скажу: для своих и себя. Быть живым драгоценней всего! <1911>

ЧУДО ^*

Помню — в годы той эпохи Он не раз мне признавался, Что приятны даже блохи,— Если блохи от нее. Полюбив четыре пуда Нежно-девичьего мяса, Он твердил мне: «Это чудо!» Я терялся и молчал. В день прекрасный, в день весенний, В день, когда скоты, как люди, Он принес ей пук сирени И признание в любви. Без малейшего кокетства Чудо просто возразило: «Петр Ильич! На ваши средства Мы вдвоем не проживем…» И, воздержанный, как кролик, С этих пор Ромео бледный Начал пить, как алкоголик, Утром, днем и по ночам. Чудо в радостном волненье Мне сказало: «Как я кстати Отклонила предложенье! Пьющий муж — страшней чумы». Вот и все. Мой друг опился, Трафаретно слег в больницу И пред смертью все молился: «Чудо, чудо!» Я молчал. <1911>

ДЕЖУРНОЕ БЛЮДО ^*

Всегда готовое голодное витийство Нашло себе вопрос очередной: Со всех столбов вопит «Самоубийство»,— Масштаб мистический, научный и смешной. Кто чаще травится — мужчины или дамы, И что причиной — мысли иль любовь? Десятки праздных с видом Далай-Ламы Макают перья в тепленькую кровь. И лихачи, искрясь дождем улыбок И не жалея ловких рук и ног, В предсмертных письмах ищут лишь ошибок: Там смерть чрез ять, — а там — комичен слог. Последний миг подчас и глуп, и жалок, А годы скорби скрыты и темны,— И вот с апломбом опытных гадалок Ведут расценку трупов болтуны. В моря печатных праздных разговоров Вливаются потоки устных слов: В салонах чай не вкусен без укоров По адресу простреленных голов… Одних причислят просто к сумасшедшим, Иных — к незрелым, а иных — к «смешным»… Поменьше бы внимания к ушедшим, Побольше бы чутья к еще живым! Бессмысленно стреляться из-за двойки,— Но сами двойки — ваша ерунда, И ваш рецепт тупой головомойки Не менее бессмыслен, господа! И если кто из гибнущих, как волки, Выходит из больницы иль тюрьмы,— Не все ль равно вам, выпьет он карболки Или замерзнет в поле средь зимы? Когда утопленника тащат из канала, Бегут подростки, дамы, старички, И кто-нибудь, болтая что попало, Заглядывает мертвому в зрачки. Считайте ж ведра уксусного зелья! Пишите! Глотка лжива и черства: «Сто тридцать отравилось от безделья, А двести сорок два — из озорства». <1913>

РАЗДАВАТЕЛЮ ВЕНКОВ ^*

«Искусство измельчало!» Ты жаждешь облаков? Приподыми забрало, Читатель Кругляков: Вербицкая и сало И юмор пошляков. Тебе нужны молитвы? Пред сном, иль просто так? Быть может, гимн для битвы? Ах ты, тишайший рак! Возьми-ка лучше бритву, Побрейся — и в кабак. Что дал ты Аполлону? Идею, яркий быт? Опору, оборону? Вознес его на щит? Вон сохнут по хитону Следы твоих копыт… Кто моден — рев хвалений, Не моден — и дебош. Вчера был Гамсун — гений, Сегодня Гамсун — грош. Для всех, брат, воскресений Где гениев найдешь? «Искусство измельчало!» А знаешь. Кругляков, Как много славных пало В тисках твоих оков? Заглохло и завяло Иль не дало ростков… В любой семье ты сила. И это ты виной, Что и детей могила Пленяет тишиной… А ведь средь них, мой милый, Был гением иной. Брось рупор стадной глотки, Румяное робя! Заказывай колодки Лишь шьющим на тебя,— Бог муз без глупой плетки И сам найдет себя. <1913>

ПРОЕКТ ^*

(Привилегия не заявлена)

На каждую новую книжку по этике Приходятся тысячи новых орудий. Что Марсу при свете такой арифметики Узоры людских словоблудий? Долой сентименты! Но Марс тоже терпит порой затруднения: Пуль много, а хлеб с каждым днем все дороже. Нельзя ж на войне, умирая в сражении, Глодать барабанные кожи. Долой сентименты! Заботы господ интендантских чиновников? Но эти ведь заняты больше собою. Нет хлеба, нет мяса, — ищите виновников, Сползаясь к котлам после боя… Долой сентименты! Пусть сгинут тупые подрядчики-гадины! О Марс! Покосись лишь железною бровью: В полях твоих груды отборной говядины Дымятся горячею кровью… Долой сентименты! <1913>

VII

ВЕНЧАНИЕ ^*

(Из К. Генкеля)

Фата, букет и веер И черный птичий фрак. Гряди, заводчик Мейер, С девицей Зигеллак! Орган и пенье хора, Алтарь в огне горит, За парой средь собора Фаланга пар стоит. Весь в черном, пастырь слово Промолвил со слезой — И таинство готово: Герр Мейер — ты с женой! «Да!» вздохом прокатилось С ее дрожащих уст. К вину она склонилась, Почти лишившись чувств. Они с подушек встали, Он руку подал ей. Толпою ожидали Их гости у дверей. Платки намокли сильно, Их спрятали давно. Святой пастор умильно Косился на вино. Марш Вагнера. И вскоре Все тронулись к купе. Поэт кудрявый в горе Скрывался там в толпе. Он «ею» вдохновлялся, Он «ей» стихи писал — Ах, с верой он расстался И проклял идеал!.. Душистая записка Гласила: «Мы друзья, Но кончим переписку — Эфиром жить нельзя». О белый шлейф, о веер! О черный птичий фрак! За-вод-чи-ца фон-Мей-ер Из рода Зигеллак… <1908>