Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Шрифт:
— Теперь немцу не видать нашей фабрики, как своих ушей, — говорили они, провожая эшелон. — Вот тебе, фриц, выкуси!..
Никто не мог сказать, сколько времени осталось для эвакуации и много ли удастся вывезти, но они ничего не желали оставлять врагу. День и ночь рижские рабочие носили на своих спинах тяжелые тюки и ящики с ценностями, не считаясь с временем и не спрашивая, когда и сколько им за это заплатят.
Когда неприятельские самолеты стали кружить над станцией, рабочие трудились еще самоотверженнее, не обращая внимания на подвешенные в небе «люстры», на падающие бомбы, на очереди пулеметного огня, которые клевали вокруг них землю. Когда
Старый сплавщик Мартын Спаре со знанием дела распоряжался у талей, следя за тем, чтобы тяжелые станки аккуратно устанавливали на платформу.
— Тише, осторожней, не кантовать! — учил он молодых рабочих. — Станок надо доставить целехоньким, в полной исправности.
Напрасно Юрис убеждал тестя немного передохнуть. Мартын Спаре сердито махнул рукой на зятя, и тот сразу замолк.
— Ах, вам разрешается, а мне нет? Погодим немножко. Мы, старики, тоже можем сказать свое слово.
Успешной эвакуации желали не все. На фабриках были и саботажники, старавшиеся затормозить, замедлить ход работы. Поэтому там, где случалась заминка, где кто-нибудь пытался припрятать важное оборудование или товары, — там сразу появлялся председатель райисполкома Юрис Рубенис и сразу же вмешивался.
В три часа ночи ушел один эшелон. С ним уехало несколько рабочих с семьями. Пока подавали новый состав, Юрис позвонил в райком к Айе:
— Дружочек, только что ушли сорок вагонов. Сейчас начнем грузить новый состав. Почему ты еще не спишь, Айюк? Что это за мода?
— Я очень рассердилась, потому что муле меня совсем забыл, — ответила Айя в том же шутливом тоне. — Поэтому решила назло не спать, а работать всю ночь напролет. Ну, как твои дела? Ты не проголодался, милый?
Карл Жубур когда-то прослужил полтора года в армии, окончил курсы младших офицеров и демобилизовался в звании сержанта. Два раза он проходил переподготовку. В первый же день войны он поговорил с Силениеком, и было решено, что райотделом народного образования сейчас может руководить кто-нибудь другой, а место Жубура в рядах рабочей гвардии.
Его хотели назначить начальником штаба батальона, но Жубур решительно отказался.
— Давайте мне роту или взвод, или даже отделение, только не ставьте на штабную работу, — сказал он. — Мне больше подойдет строевая служба.
Он стал командиром роты рижской рабочей гвардии. Надел темносинюю форму, привесил на пояс револьвер и круглые сутки проводил со своими гвардейцами. На первых порах они несли сторожевую службу, но иногда участвовали и в уничтожении диверсантских групп в окрестностях Риги.
Как-то Жубур вместе с представителями Красной Армии осматривал по заданию штаба рижские мосты. Последние события на фронте заставляли ждать появления немецких танков на берегах Даугавы. Пришло время подумать об обороне мостов. Рижане начали готовить заграждения, складывать возле мостов мешки с песком для баррикад, оборудовать позиции для возможных боев.
Закончив осмотр, Жубур направился в райком, чтобы поделиться с Силениеком своими наблюдениями. У киоска с колоннами кучка людей окружила лежащего на земле красноармейца. Раздавались тревожные
— Я сам слышал выстрел.
— И не один. Кажется, вон из того дома.
— Совсем и не оттуда, а из парка.
В это время прогремел новый выстрел, просвистела пуля, и какой-то лейтенант схватился за плечо.
— Разойдись! — крикнул Жубур. — Вы сами создаете цель негодяю, который стреляет из укрытия.
Толпа загудела, и все бросились врассыпную. Жубур перешел через трамвайные рельсы, встал за газетным киоском и стал осматриваться. Последний выстрел, ранивший лейтенанта, он ясно слышал сам. Стрелок находился, наверное, где-то в кустах, вблизи Бастионной горки.
Раздался новый выстрел, и у памятника Свободы упал подросток, который шел рядом с военным. Теперь Жубур больше не мешкал. Он побежал по бульвару Аспазии к Бастионной горке. У мостика через городской канал, напротив Пороховой башни, остановился, вынул из кобуры револьвер.
Ну, конечно, вон он где спрятался. Маленький, толстенький. Лежит на животе в кустах, прижав к плечу винтовку, и наблюдает. Когда у памятника Свободы появилась группа милиционеров, он стал прицеливаться.
Никогда Жубуру не приходилось стрелять в живое существо — ни в птицу, ни в лесного зверя, а уж в человека и подавно. Но в этот момент рука его не дрогнула, он прицелился в затылок неизвестного и выстрелил раньше, чем тот успел нажать собачку. Тот перевернулся на бок и замер. Жубура даже в жар бросило. Он видел где-то это круглое румяное лицо. Жубур задумался, напрягая память, и вспомнил июльское воскресенье на дюнах в Дзинтари, Айю и двух хулиганов. Теперь ясно, почему этот тип стрелял в прохожих. Слишком рано выскочил из своей норы Абол. Нарвался. Получил свое верный помощник Кристапа Понте.
Жубур был доволен своим поступком, и в то же время он испытывал незнакомое раньше волнение.
Значит, и он способен на это? Интеллигент, который раньше не мог видеть, как отец колет свинью…
Да, это правильно. Так нужно.
Теперь Эрнест Чунда выглядел совсем по-боевому — сапоги, защитного цвета галифе и гимнастерка, армейская фуражка, громадный пистолет в деревянной кобуре с одного бока, противогаз с другого. В таком виде он расхаживал по комнатам райкома, топая сапогами, словно целая войсковая часть. Но голос его не звучал уж так звонко, и от наблюдательного глаза не укрылись бы бледность его лица и некоторая нервность в движениях. Дело в том, что на самочувствие Чунды плохо действовала жаркая погода. Кроме того, он не привык к некоторым специфическим шумам и грохоту, которые в последнее время повторялись слишком часто. Например, воздушные тревоги: чуть только завоют сирены, как Чунда бросает работу и сломя голову бежит вниз, в убежище, откуда не выходит до самого отбоя. Если тревога застанет его на улице, он сразу же отыскивает глазами какую-нибудь щель, забирается в нее и сидит там смирно, как мышь.
Это было не чувство самосохранения, а большая жизненная мудрость.
— Никогда не стоит играть с опасностью, — говорил он Руте. — Мы не простые обыватели, а квинтэссенция общества, так сказать соль земли. Если погибнет рядовой, большой беды не будет, на его место встанет другой, таких у нас тысячи, сотни тысяч. А что произойдет, если меня не станет? Кто займет мое место? Сейчас же образуется брешь, и товарищам придется очень туго. Мы принадлежим не себе, а обществу, партии, народу. Для них мы и должны беречь и сохранять себя до последней возможности.