Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Шрифт:
Когда натурщица, наконец, вышла, Жубур спросил:
— Сможем мы поговорить полчаса наедине?
— Готов хоть целый вечер, — весело ответил Прамниек. — Ты у меня такой редкий гость, — когда еще тебя дождешься в другой раз?
— Здесь можно говорить не остерегаясь?
— Вполне. Я пойду скажу, чтобы Олюк никого не впускала.
В эту минуту в мастерскую вошла сама Ольга, держа поднос с кипящим кофейником и чашками. Прамниек тут же достал из шкафика бутылку коньяку. Ольга, очень довольная приходом Жубура, начала было расспрашивать его о делах, но, взглянув мельком на мужа, сразу поняла, что помешала разговору, и сейчас же вышла, воспользовавшись первым попавшимся предлогом. С Жубура она взяла слово, что он останется пообедать
Прамниек набил трубку и откинулся на спинку кресла.
— Скажи мне откровенно: что собой представляет Феликс Вилде? — начал Жубур. — Ты хорошо его знаешь?
— Как тебе сказать, — медленно ответил Прамниек, глядя вверх, на расползающееся кольцо дыма. — Познакомился я с ним после женитьбы, через Ольгу. Они ведь с Марой дружат еще с гимназических времен. Точно так же, как и с Эдит… Знакомство это поддерживается главным образом из-за Мары. Сама она — чудеснейший человек, с удивительно верным художественным чутьем. Жаль мне ее иногда становится — есть в ней какой-то Душевный надлом, а супруг ее не всегда это понимает, хотя, видимо, до сих пор влюблен в нее. Что же тебе о нем сказать? Он человек со способностями, быстро все схватывает и с поразительной ловкостью пускает в оборот свои знания. На службе ему везет, — больше того, удивляться приходится, с какой головокружительной быстротой поднимается он вверх, хотя влиятельных дядюшек у него не имеется. Отец его всю жизнь сидит на своем клочке земли — так гектаров в пятьдесят или что-то в этом роде. Есть у него брат агроном, он состоит командиром батальона где-то в айзсарговском полку, но Феликс много раз говорил, что особо нежных чувств к нему не питает и редко с ним видится. Сам он часто высказывает весьма радикальные суждения, но я никогда особенно не верил в их искренность. Самолюбия и честолюбия у него хоть отбавляй, больше всего, конечно, он мечтает о блестящей карьере и, если уж говорить по душам, — ради нее на все пойдет. У меня осенью случилась одна неприятность — пришлось заплатить пятьсот латов за свою откровенность. Тогда я, грешным делом, подумал, что это не без его участия произошло. Теперь-то я думаю на Освальда Ланку, — после того как тот отплыл с немцами, всем стало ясно, что это за фрукт. Но все равно, Вилде тоже может оказаться порядочным подлецом. И если бы не Мара — я бы с ним никогда в жизни не стал дело иметь… Теперь скажи, почему он так тебя интересует?
— Скажу, скажу, только немного погодя. У меня к тебе еще один вопрос. Андрей Силениек на самом деле приходится тебе двоюродным братом?
— Можешь не сомневаться, — улыбнулся Прамниек. — Да погоди, позволь мне отвлечься немного от нашей темы, заодно давай выпьем по рюмочке коньяку. Я, брат, последнее время стал очень часто задумываться над тем, что творится в мире. Ты не слыхал, как сейчас стараются доброжелатели Маннергейма? Оказывается, они издают у нас, под маркой телеграфного агентства, свой бюллетень. Получают его около ста человек: члены кабинета, крупные чиновники, военные чины. Один такой листок попался как-то мне в руки. Ну и разнузданность! С какой бешеной злобой они пишут о Красной Армии! По их описаниям получается, что у финнов очень мало потерь, а Красная Армия почти уничтожена. А главное, они носятся с проектом антисоветского блока всех скандинавских и прибалтийских государств. Под покровительством одной из великих держав, разумеется. Эти фабриканты бекона мечтают о войне с Советским Союзом. Понимаешь, что это значит? Они стараются науськать народ на советские гарнизоны, они лихорадочно производят противотанковые мины, чтобы окружить эти гарнизоны минными полями. Немало мы видели со стороны ульманисовских молодчиков безумных выходок, но тут они решили переступить всяческие границы. Но народ не пойдет на это, в этом я уверен… Ты меня прости, я тебя совсем заговорил. Да, так что ты хотел спросить насчет Силениека?
— Ты хорошо знаешь своего двоюродного брата? Знаешь о его работе?
Прамниек несколько секунд серьезно, почти строго смотрел в глаза Жубуру и тогда только ответил:
— Я знаю лишь то, что мне положено знать. Я считаю его выдающимся человеком.
— Я тоже знаю Силениека и знаю, что мне положено знать, — переходя на шепот, сказал Жубур. — Теперь скажи: когда ты видел его в последний раз?
— Приблизительно месяца три тому назад. Он мне тогда сказал, что уезжает по делам в провинцию.
— Ты с ним дружил?
— Он мне доверял. Ну, очевидно, в определенных границах. О многих вещах мы с ним разговаривали откровенно. Я иногда кое-что рисовал для него. Давал ему краски. Он приносил мне некоторые издания. Скажу, что из всей моей родни это единственный человек, которого я искренне люблю и уважаю. Андрей тоже, кажется, кроме меня, ни с кем не поддерживает родственных отношений.
— Скажи, а Вилде никогда не интересовался Андреем? Не спрашивал тебя о нем? Подумай хорошенько.
Прамниек надолго задумался. По мере того как он погружался в какие-то воспоминания, лицо его становилось все тревожнее. Вдруг он вскочил с кресла.
— Что с Андреем?
— В воскресенье его арестовали.
Прамниек ни о чем больше его не спросил. Он стал быстро прохаживаться из угла в угол, не глядя на Жубура. Потом, решив, видимо, взять себя в руки, круто повернулся и сел на прежнее место.
— Ты думаешь, что это Вилде?
Жубур утвердительно кивнул головой.
— Это очень похоже на правду, как сопоставишь все факты. И подумать только… Это верно. — Вилде спрашивал меня про Андрея, и не раз. Он даже спрашивал у меня его адрес — это было вскоре после последнего прихода Андрея. Сказал, что какой-то знакомый Андрея разыскивает его. Я было пошел к нему, но оказалось, что Андрей съехал со старой квартиры.
— Андрей перешел тогда на конспиративную квартиру, — объяснил Жубур. — Его еще в то время разыскивали, и он должен был перейти на нелегальное положение.
— Теперь я вспоминаю, что Вилде и тобой интересовался, — продолжал вспоминать Прамниек. Он даже как-то осунулся за несколько минут. — Все спрашивал, почему ты никогда не заходишь, что ты за человек. Один раз, чуть не на прошлой неделе, позвонил по телефону, сказал, что у него есть для тебя подходящее место. Я тогда еще пожалел, что не знаю твоего адреса.
— Подожди, — перебил его Жубур. — А откуда же он узнал, что я работаю в издательстве? На прошлой неделе в среду я встретился с ним в Задвинье. Дело было вечером, я шел к Андрею. Он так пристал ко мне, что я не знал, как от него и отвязаться. А давеча, во время разговора с его женой, вдруг выясняю, что ей он про эту встречу ничего не сказал, что он в тот вечер должен был присутствовать на каком-то заседании. Все это навело меня на подозрения.
— Подлец! Какой подлец! Это он, Жубур, ясно, что это он. Недаром не лежало у меня к нему сердце. Мерзавец! Вот как он делает свою карьеру. Ну, погоди у меня…
— Постой, Эдгар, не горячись, не то еще натворишь глупостей, — строго остановил его Жубур. — Пока еще ничего не доказано, пока у нас с тобой ничего, кроме предположений, не имеется. Скажем, мы уверены даже, что это он, но нам нужны факты. Нужно фактами доказать, что он служит в охранке. И если ты хочешь, чтобы предатель и виновник ареста Андрея был разоблачен, ты должен помочь мне в этом.
— Сделаю все, что в моих силах! — горячо ответил Прамниек. — Готов, кажется, на все пойти ради этого.
— Во-первых, ты ни при ком виду не подавай, что знаешь что-то про Вилде. Ни в коем случае не выказывай при нем своих чувств, держись с ним вежливо, ровно, — словом, по-прежнему.
— Ох, как это трудно! — покачал головой Прамниек. — Мне не терпится в глаза ему плюнуть, а я должен руку пожимать.
— Мало ли что трудно — дело это слишком серьезнее, придется потерпеть. Так вот, слушай. Я приглашен к ним на ужин. В субботу. Вы с Ольгой, кажется, тоже будете?