Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»
Шрифт:
Я не собираюсь продолжать анализ пьесы «Буржуа из Понт-Арси». Однако последнее произведение г-на Сарду навело меня на размышления, которые кажутся мне интересными. Начну несколько издалека.
Меня не раз поражало, что в каждом веке во всем блеске расцветает какой-нибудь один литературный жанр. Кажется, все творческие устремления эпохи находят свое воплощение в литературной форме, которая позволяет им развернуться во всей полноте в данной среде и при данных обстоятельствах. Так, в XVII веке самые даровитые французские писатели, обратившись к театру, с наибольшей силой проявили себя в трагедии и комедии. Достаточно назвать Мольера, Корнеля, Расина. В XVIII веке возобладала другая литературная форма: Дидро, Вольтер, Руссо проявили себя как философы, историки, критики. Наконец, в наше время, в XIX
Я не настаиваю, но мне думается, что каждой значительной литературной эпохе присуща своя форма, непрестанно развивающаяся, в эту форму облекаются все идеи века. Я уверен, что эта форма отнюдь не случайна, она продиктована временем, обусловлена существующими нравами, направлением умов, уровнем психического развития народа и его темпераментом. Здесь неуместно было бы выяснять, почему драматургия расцвела именно в XVII веке и почему история и критика родились в XVIII веке. Но современные комедии и драмы настолько слабы, что невольно хочется вникнуть в причины, в силу которых в наши дни роман привлекает к себе все крупные литературные силы.
Обратите внимание, какой прекрасной ареной в свое время был театр для борьбы абстрактных персонажей, для упражнений в красноречии, в риторике, для декламации великолепных размеренных стихов. Мольер и Корнель писали комедии и трагедии, ибо именно в этих жанрах выражался гений эпохи, я убежден, что, живи они в наше время, они писали бы романы. Позднее Дидро и Вольтер также интересовались театром. Но возникла новая литературная форма, родились новые идеи, появилась любовь к природе, стали глубже анализировать предметы и явления и стремиться к правдивости изображения. И вот Дидро, работая над драмами, не в силах добиться сценичности, а Вольтер производит на свет лишь посредственные трагедии, меж тем как его литературный блеск проявляется в коротких рассказах. В нашу эпоху еще ярче обнаруживаются тенденции предыдущего века. Драматургия постепенно вырождается и отталкивает гениальных людей. Наоборот, роман представляет собой всеобъемлющую литературную форму, столь же богатую содержанием, как и наука, и привлекающую к себе все творческие силы.
Не удивительно ли, что великие писатели появляются плеядами — сперва драматурги, потом философы и критики, затем романисты? Если бы литературная форма не определялась эпохой, то великие люди во все времена проявляли бы себя во всех жанрах. Но поскольку возникают одно за другим целые поколения гениев, напрашивается мысль, что духовный климат столетия всегда благоприятен для тех или иных цветов.
Итак, наш век — это век романа. Впрочем, это движение еще только начинается. Спросите серьезных людей, которые чуть ли не ночуют в библиотеках, и они скажут вам с презрительной миной, что никогда не читают романов. Роман для них легковесная выдумка, умственная забава, достойная разве женщин. Эти люди и не подозревают, какой широкий диапазон у современных романистов, изучающих и природу и человека. Они удивились бы, если б им доказали, что в настоящее время роман включает в себя и критику, и историю, и науку вообще. Роковым образом с развитием романа драматургия все мельчала. Границы романа все раздвигались, действие развивалось все свободнее, все ярче и осязаемее изображалась жизнь, все глубже и детальнее разрабатывались образы, все пристальнее изучалась психология на основании научных источников, — и в то же время непрерывно суживался диапазон драматургии, где до сих пор столько условностей. Можно считать аксиомой, что натуралистическое направление, широко раздвинувшее рамки романа, вместе с тем обнаружило всю посредственность драматургии.
Но возвращаюсь к г-ну Сарду. Рассказывают, что он приступает к работе над пьесой за много месяцев до спектакля, что на каждое действующее лицо у него заведено досье, что он вычерчивает план местности, где у него происходит действие, разрабатывая каждый эпизод до мельчайших подробностей. Но, боже мой, ведь и мы, романисты, поступаем точно так же. Ведь и мы накапливаем заметки, заводим дела на наших героев и принимаемся писать, лишь когда чувствуем, что твердо стоим на почве действительности. Но в таком случае чем объяснить, что у г-на Сарду получилась такая несуразная пьеса, как «Буржуа из Понт-Арси»? Если он наблюдал эти типы в жизни, делал заметки и составлял планы,
Вспоминается пресловутое решение, принятое им на другой день после провала «Ненависти», Не на шутку раздосадованный, он написал письмо, где заявил, что раз уж публика не желает шедевров, то он больше не станет их писать. И он сдержал свое слово. В театре успех решает все, надо его сейчас же добиться, пусть он будет дешевый, зато полный! Судьба книги решается далеко не сразу, а пьеса либо проваливается, либо имеет успех. Когда г-н Сарду пишет пьесу, у него одна цель — покорить публику любой ценой, и он готов расстилаться перед ней, ползая в грязи. Его честолюбие вполне удовлетворяется аплодисментами.
Тут-то и начинаешь понимать, в чем дело. Всякая истина рождается в мучительных усилиях. Г-н Сарду преподносит нам одну за другой этакие веселенькие истины. Он доводит всякую деталь до шаржа, у него в любом уголке до приторности сладкие влюбленные, он забавляет зрительный зал, как фокусник, ловко жонглируя. При подобных упражнениях собранные им заметки уже ни к чему, планы его носят рекламный характер и фигурируют только в газетах, а персонажи превращаются в марионеток, забавляющих ребятишек и взрослых детей. Я слышал мнение, что г-н Сарду, быть может, вовсе не такой уж хороший наблюдатель и не проникает в глубь предметов. Но, боже мой, даже будь г-н Сарду тонким наблюдателем, ему все равно были бы не впрок наблюдения, поскольку он гонится за славой театрального писателя, мастера интриги.
Театральный писатель! Этим в наше время все сказано! Театральный писатель — это человек, который обрабатывает и сюжеты особенным образом, не считаясь с правдой, который пляшет на столе среди рюмок и на пари заставляет своих героев ходить на голове! По долгу службы он все фальсифицирует, идет против течения в современной литературе и готов кувыркаться, лишь бы стяжать славу.
Почему же г-н Сарду пошел на эту каторгу? Он сам этого захотел. В настоящее время существуют две возможности для драматурга: жертвовать всем ради успеха, катиться вниз по наклонной плоскости и под аплодисменты ловко подхватывать пятифранковые монеты, — или попытаться обновить драматургию, создавая художественные произведения, твердо поставить на ноги героев, живых людей, и, быть может, потерпеть крах. Г-н Сарду сознательно избрал путь, усеянный розами. Но тем хуже для него. Чем дальше он идет по этому пути, тем больше распоясывается публика, требуя от него грубых фарсов: «Эй ты, на колени! Ничком! Ползи на животе, валяйся в грязи! Это нам по душе. Мы страсть любим людей, которые дают себя пачкать!» И он уже не может подняться, встать во весь рост, как свободный и гордый талант, ибо он добровольно стал на колени и показывает свои фокусы.
Наступает день, когда обнажается механизм этих публичных увеселений, и балаган трещит по всем Швам. Все видят уродливый каркас и зевают от скуки. Тут растерянный автор удваивает свою ловкость. Но одной ловкости мало, балаган рушится, и перед нами зияет пустота. Побывайте на спектакле какой-нибудь давнишней пьесы г-на Сарду, и вы испытаете это ощущение пустоты. При новизне сцены берут не красотою, а свежестью; но свежие краски быстро блекнут при свете рампы, и видишь лица, искаженные гримасой. Устарели не только прежние его пьесы. От последних пьес г-на Сарду исходит тот же запах ветоши. Это потому, что все они на одно лицо и охвачены тлением. И еще потому, что он вынужден утрировать свою манеру, чтобы удержать публику.
Только те произведения долговечны, в которых правдиво изображены человек и природа. Они живут в веках, независимо от того, пользовались ли успехом при своем появлении или нет. Они, естественно, возникают в эпоху, благоприятную для них. Они — порождение исторической среды и темперамента писателя. Романистов упрекают в том, что они не театральные писатели, уверяют, что им далеко до драматургов. Но послушайте высказывания передовых умов Англии и России; они удивляются, до чего посредственна наша драматургия, когда у нас на такой высоте роман. «Это два совершенно различных жанра, — говорят они. — Прямо не верится, что один и тот же народ в один и тот же исторический период может иметь две литературы, столь несхожие и столь неравноценные». И трудно им растолковать, почему наши романисты терпят фиаско всякий раз, как пытаются писать для театра.