Собрание сочинений. Том 3. Гражданская лирика и поэмы

Кирсанов Семен Исаакович

empty-line />

5

Слышит: лошадь копытами плюх да плюх, заскрипело, — кажись, пашут. Неглубоко берет — по-бедняцки — плуг. «Кабы знать: чью землю пашут? Чужую или нашу?..»

6

Надо лбом комиссара волк провыл, — ну и горе! Прямо в сердце ему заразихи-травы опустился корень.

7

И не косит никто, и скота не пасет. Тихо… Недобро… Чернобыльник степной, полынь и осот просквозили белые ребра.

8

Корни

пулю обвили у гладких костей, перепутались пальцы с осотом. Комиссару не спится. Выйти бы в степь! Посмотреть — что там?

9

Через несколько лет загрохало так, будто пушку тянут по тракту… «Може, снова британский движется танк? Нет, скорей — трактор…»

10

Стала светом проскваживать ночь черна, голове просторней. Чует — рвут из земли когтистый сорняк, повылазали острые корни.

11

Стала тяжесть ложиться, будто камень кладут (сам был каменщик, из рабочих). Голоса наверху, как в двадцатом году, только смысл голосов неразборчив.

12

Примерещилось мертвому — кончился бой, с песней войско шагает просторами, будто сам он, из камня, встает над собой в каменной воинской форме!

13

И пшеничным дыханьем, отрадой степной, сон прополз по глазным пустотам. Мысль, как шорох, прошла в белизне черепной «Знаю… что там…»

14

Он стоял, ладонь положив на бинокль, как стоял в заварухе дымной. И лежал у гранита красный венок от завода его имени.

15

Вся округа у памятника собралась, шапку снял участник похода. — Кабы знал наш товарищ, какая власть: чья победа и чья свобода!..

Закавказье

Если б я был пароходом быстроходным и роста красивого, я всю жизнь черноморскими водами от Батума б до Сочи курсировал. «Принимаю груз, отдаю концы, молодые борта показываю». И гудят гудки, пристаней гонцы, от Аджарии до Абхазии. Если б я был самолетом двухмоторным дюралюминиевым, я взлетел бы с моим пилотом на 2000 метров минимум. «А отсюда видна золотая страна, виноградная, нефтяная. И звенит во мне не мотор — струна, крик пропеллера оттеняя». Если был бы я нефтепроводом от фонтанов Баку до Батума, ух, и славно ж бы я поработал и об лучшей работе б не думал. «Молодая кровь, золотая нефть, мы родили тебя и выходили. Так теки ж по мне, заставляй звенеть и дрожать нефтяные двигатели!» Если был бы я не поэтом, а Тифлисом, грузинским городом, я стоял бы на месте вот этом, упираясь в долину гордо. Я бы вместо сукна одевался в цемент и под солнцем, в июль накаленным, задевал бы хвосты проходящих комет звездной лапою фуникулера!

Птица башни

На кремлевской башне жил орел — главы, когти, крылья… Золотой сияющей корой птицу зори крыли. Будто башню он держал в когтях, — вдаль глаза косые. А под ним, ночной буран крутя, Кремль, Москва, Россия. Древний град с замоскворецких мест дней тащил вериги. И орлу покорный ясный крест нес Иван Великий. Будто не Иван, не Михаил, но в порфире Павел, а орел чугунной ширью крыл старой Русью правил. Рвы засыпало, замшел кронверк, плыли

кровли ржаво. Думалось — не упадет вовек скиптр, венец, держава… И казалось, что орел живой круглый глаз таращит, Будто с вышки ждет сторожевой птицы, вкось летящей. Но когда орел на двух крюках вниз пошел по брусьям — он в рабочих поднятых руках и не шевельнулся. Не забился, не пошел на взлет… Сняли, смыли, сдули, посмотрели: в слое позолот грудь пробита пулей. И сказал рабочий, разобрав герб, корону, чашу: — Он, наверно, мертвый с Октября. Пуля эта наша! Так он явно, царственный, издох, что под знаком тронным ласточка свила себе гнездо в глубине короны. Птица башни утром умерла. Ржавчину развеяв, отвезите мертвеца орла в светлый зал музея. А теперь мы к башне вновь прильем не орлов бесхвостых, — привинтим к рассвету над Кремлем звезды, звезды, звезды! Озаряй Москву, и мир, и дом — звездный коммунизм! Даже ласточке и той найдем место над карнизом.

Кратко о прожекторе

Из-за улиц, бросив яркость из-за города-плеча, протянулись, стали накрест два прожекторных луча. Разошлись и снова стали на Большой Медведице, двум полоскам белой стали надо в небе встретиться. Двух лучей светлы пути. Я бы всем пожертвовал, если б мог хоть раз пройти по лучу прожектора! Это так… вообще… поэзия… А на самом деле для того ли эти лезвия, чтоб по ним ходили? Я сказал бы: спишь ночами, а зенитчик в ночь глядит, чтоб схватить двумя лучами птицу с бомбой на груди!

Музей гражданской

В музейном зале в темной бронзе мне показали профиль Фрунзе. И в залах сизых в вечернем свете стояли жизни, витали смерти. В знаменах дыры, равнины в ямах, а командиры в спокойных рамах. Конем в набеге на блеск ружейный, застыв навеки, неслось сраженье. И нам хотелось ворваться в рамы, в дым бросить смелость, свист сабель в шрамы! И каждый, с грустью у стен ступая, у уст почувствовал ус Чапая.

Киров и Север

У полуострова Кольского, где солнце поставлено косо, — по мшистой окраине мира прошел и задумался Киров. И что ему делать на Севере, где даже растения — серые, как могут быть нами любимы одетые в стужу Хибины? Тут луч поскользнулся и тенью бессильно пополз по растенью, и край не мечтал о посеве, где встретились Киров и Север. И Север не выдал богатства, он начал в снега облекаться, магнитными двигать плечами, шаманить косыми лучами. Но Киров глазами просверливал запретные прииски Севера, окидывал взглядом Хибины, входил в ледяные глубины. Как Север ни прятал сокровища в свои снеговые сугробища — он вынул, зарытые в горы, страны урожайные годы! Не будет седого и сирого, теплом обойденного края, — здесь будут по замыслу Кирова рождаться сады, расцветая. Давайте поверим, что тропики пришли на промерзлые тропки, что ветер приносит оттуда листочки лимона и тута; что солнце поставлено выше, что злаки качаются, выросши на мшистой окраине мира, где встретились Север и Киров.