Собрание сочинений. Том 3. Гражданская лирика и поэмы

Кирсанов Семен Исаакович

Старинный снимок

Старинный снимок помню я — терраса перед садом и группа: Маркс, его семья, товарищи по взглядам. Их было меньше, чем у нас сейчас в любой первичной… На снимке ни знамен, ни масс. И как-то непривычно… Зато, — когда плывет портрет в колонне первомайской, — и вижу: полон белый свет товарищами Маркса! И так их много, что нельзя найтись такому снимку, чтоб всех на свете показать шагающих в обнимку! И этот кочегар, и тот молотобоец крепкий, и Ленин — это он идет в простой рабочей кепке. Тут все, решившие навек в боях, в огне пожарищ, чтоб в мире слово «человек» звучало как «товарищ». Теперь их больше, чем господ владельцев капитала, теперь за самый небосвод их мысль взвиваться стала. Идут колонной мировой, чтоб стать по праву рядом на снимке с Марксом, как его товарищи по взглядам!

Новые

дома

Я шел проспектом Ленина на новый Юго-Запад; на скверах разлинеенных окрепли ветки за год. Разголубелась оттепель, и вдоль широких улиц огромной библиотекой дома, дома тянулись… Повсюду шло вселение и солнцем освещалось, как будто вся вселенная сюда перемещалась. Из тесных, переклеенных домишек невеселых в дом на проспекте Ленина спешили новоселы. Тут были те, что пенсию за труд свой заслужили, и те, что первой песнею еще апрельской жили. Всем радостно по-разному… И среди прочих грузов и книжный шкаф к парадному подъехал, став на кузов. На полках все уместится. Подсчитано заране. Идет хозяин лестницей, несет тома собраний. Несет легко и молодо, как на весенний праздник, тома, где — Ленин — золотом на переплетах красных. Я шел проспектом Ленина, и шла, как теплый ветер, весна озеленения всех пустырей на свете! Так это было жизненно, и мне весь путь казалось, что эта полка книжная домами продолжалась; что превратились в улицы, в дома, в любовь и счастье — тома о революции и о советской власти.

Отношение к погоде

Солнце шло по небосводу, синеву разглаживая. Мы сказали про погоду: — Так себе… Неважная… — Ни дымка в небесном зале, обыщи все небо хоть! Огорчившись, мы сказали: — Что ни день, то непогодь! — Но когда подуло вроде холодком над улицею, мы сказали о погоде: — Ничего, разгуливается! — А когда пошли в три яруса облака, ворочаясь, мы, как дети, рассмеялися: — Наконец хорошая! — Дождь ударил по растеньям яростно и рьяно, дождь понесся с превышеньем дождевого плана. И, промокшая, без зонтика, под навесом входа говорила чья-то тетенька: — Хороша погода! — А хлеба вбирали капли, думая: «Молчать ли нам?» И такой отрадой пахли — просто замечательно! И во всем Союзе не было взгляда недовольного, когда взрезывала небо магнийная молния. Люди в южном санатории под дождем на пляже грома порции повторные требовали даже! Ветерки пришли и сдунули все пушинки в небе, стало ясно: все мы думали о стране и хлебе.

«Иностранец»

Знаете, где станция «Площадь Революции»? Там вот иностранца я увидал на улице. Не из тех, которые ради интереса шлются к нам конторами кругосветных рейсов. Не из тех, что, пользуясь биржевым затишьем, ищут вплоть до полюса, где поэкзотичней. Мой шагал в дубленой шубе из овчины, а глаза влюбленные, и не без причины! Смуглотой румянятся скулы южной крови. Был мой «иностранец» — черно — угле — бровый! Он идет, приглядывается к людям на панели, видит, как прокладываются под землей туннели, видит, как без долларной ростовщицкой лепты обгоняем — здорово! — сроки пятилетки. И горят глаза его, потому что чувствует: это все хозяева по снегу похрустывают; это те, что призваны первые на свете солнце коммунизма встретить на рассвете! Все тебе тут новое, книги не налгали, и лицо взволнованное у тебя, болгарин! По глазам угадываю мысль большую эту: хочешь ты Болгарию повести к расцвету! Будущность могучую родине подаришь! По такому случаю руку дай, товарищ!

Сто советских

Стадион в Кортина д'Ампеццо. Тут нам общей песней не распеться. Под навесом неба лиловатым — тут простого люда маловато. Сотни флагов плещутся на мачтах, лампионы бьют в каток для матча, и уселись, в замше, в выдре, в лире, те, что горести не знали в мире. А по льду, что жидкой сталью налит, телом всем наскальзывая на лед красные и желтые несутся, и тогда полы трибун трясутся, и тогда, глазея и зверея, как на галереях Колизея, стадион ревет, как в бурю берег, вскакивает, машет: «Браво, швериг!» Но недолго длится это «браво»: в хор вступают на трибуне справа. Это мы, туристы, сто советских, мы дружнее избранных и светских. А за нами — стадион «Динамо», миллион болельщиков за нами, все, кто влазит на столбы и крыши, все, кто ищет, где видней, где выше, Гоним шайбу взглядами к воротам, и очки встают на досках счета! А за нами, в толпы вырастая, смотрит стоя публика простая и стучит в ладони: «Руссо! Браво!» — вместе

с нами на трибуне справа.

Помню…

Помню дни, помню дни дорогие, помню молодость металлургии. Помню первый чугун со счастливым африкански-графитным отливом… Помню искренность радости, помню искры строк о построенной домне, красоту ее помню и смелость, и другой красоты не хотелось — только кокса в разгаре и плеска змей проката и яркого блеска длинных рельс, по которым поедем в коммунизм, к нашей полной победе. Я дивлюсь стародавнему снимку, той исчезнувшей жизни в обнимку, тем ночевкам на стульях райкомов, тем девчонкам, еще незнакомым, и любви — это ж было любовью, смехом губ, удивленною бровью, тем желанным на стройку повесткам, первой гордости — нашим, советским! Помню первый объезженный «газик», разукрашенный красным, как праздник. Были мы посчастливее Форда — краску свежую гладили гордо, руль вертели и хлопали дверцей с замиранием в радостном сердце, и пешком, гололедицей скользкой, шли глазастой толпой комсомольской… Помню дни, — никогда не забыть отзвеневшие в дальних событьях, но вернуться готовые завтра, так как это не сказка, а правда. Пусть вернутся, начнутся скорее, никогда, никогда не старея!

Пациент

Врач пациенту держит речь: — Забудьте о заботе. После обеда надо лечь без мысли о работе. Смотрите, никаких целин и вышек на заводах. Вам нужен лишь пенициллин, спокойствие и отдых. А пациент уже лежит давно на верхней койке, и сердце с поездом спешит в Сибирь, к далекой стройке. И словно не было и нет температурной вспышки, и он уже не пациент, а человек на вышке.

Эти дни

Это слово без адреса, это всем на планете!.. Если есть чему радоваться, — только счастью на свете, миру, жизни без робости, без тревоги, что завтра Землю дымные пропасти искалечат внезапно… А Земля ведь красавица в чистом золоте хлеба, и горами касается удивленного неба, и так правильно вертится, и покрыта морями, небеса ее светятся и другими мирами… Отовсюду доносятся мысли нашего века: пусть нигде одиночество не гнетет человека! И должны быть распутаны споры мирною мерой — ведь встречаются спутники над земной атмосферой, и без злобы соперника, а как доброму другу, жмет простая Америка гостю русскому руку. Эти дни удивительны! Видишь, в облаке месяц. Там лежат наши вымпелы на задуманном месте. Мы еще их потрогаем на далеких планетах и не скажем с тревогою о небесных приметах… Ведь исчерчен дорогами реактивными воздух, и уже недотрогами нам не кажутся звезды. Никакой високосности мы страшиться не будем. Высоко — в высокосмосе — будет место и людям, и любви человеческой, и надеждам, и встречам… Будет день человечества нескончаем и вечен. Пусть, как письма без адреса, строчки встретятся эти. Знаю: есть чему радоваться человеку на свете!

Человек в космосе!

Человек в космосе! Человек в космосе! Звездолет вырвался с неземной скоростью! У него в корпусе каждый винт в целости. Человек в космосе — это Пик Смелости! Не за звон золота, а за мир истинный — в пустоту холода он глядит пристально, он глядит молодо, человек в космосе, светит серп с молотом на его компасе. Больше нет робости перед тьмой вечною, больше нет пропасти за тропой Млечного, наверху ждут еще, мир планет светится, скоро им в будущем человек встретится. Из сопла — проблески в свет слились полностью. Как желты тропики! Как белы полюсы! Океан выложен чешуей синею, а Кавказ вылужен вековым инеем. Человек в космосе — это смерть косности, это жизнь каждому с молодой жаждою, это путь радугой в голубой области, это мир надолго на земном глобусе. Это жизнь в будущем, где нам жить велено, это взгляд юноши из страны Ленина! Всех сердец сверенность на его компасе, это наш первенец, человек в космосе!

Земное небо

Я посмотрел на Землю с неба и увидал, что небо — это сама Земля в одежде света и облаках дождя и снега! Что и оно — земное чудо и не явилось ниоткуда, а ею созданы самою Планетой, Родиной, Землею. И не на звездах, не на звездах нам создавали синий воздух, — полями, травами, лесами — мы небо вырастили сами! От первой клетки до секвойи — степной травой, листвой и хвоей — мы создавали слой за слоем вот это небо голубое. И тот, кто деревце поставил дышать и жить на белом свете, тот неба синего прибавил своей сияющей планете. Я, на ракете ввысь поднявшись, тебя увидел наконец-то, о небо, о творенье наше, всей жизни на Земле наследство!