Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
Что нам хотелось бы организовать в дальнейшем? Минную войну. Само собой разумеется, для нее надо иметь мины. Отсюда вытекает задача разведки — выяснить, есть ли в городе мины надавливающего действия, где они и как их добыть.
Второе — разыскать и связать с нами всех химиков, какие есть в городе, конечно, проверив сначала их. Сдается мне, что кое-что можно было бы изготовлять самим, вспомнив опыт царского подполья. Вот это — самая важная и самая срочная задача, которую мы перед вами ставим.
Что касается нашего штаба, то мы предпринимаем ряд шагов, чтобы объединить или, как у нас иногда говорят, увязать свою деятельность с лесными партизанами, в частности с секретарем, нашего райкома Александром Ивановичем Коростелевым. Я думаю, он и минами нас ссудит, и вообще, может быть, удастся подготовить комбинированные удары по немцам извне, из лесу, на город, и внутри, в самом городе.
— Эх, это было бы здорово! — не стерпел председатель. — Чесануть бы сразу с сотню. А то по одному как-то не то, вида нет.
После речи Коротеева стали выступать делегаты.
— В моем квартале их полевая почта, — сказал один. — Так вот мы уж который раз почтовые мешки, что адресованы в тыл, засылаем на фронт, а что на фронт — в тыл возвращаем. Такая путаница у них получилась, с неделю не могут разобраться, а почты с обоих концов тонны четыре накопилось, весь двор завален.
— Сжечь ее, сжечь.
— Вот мы так и думали. Наверное, завтра и сожжем.
Второй делегат сказал:
— У нас один школьник по-немецки малость читает, так он собрал штук пять или шесть дощечек с надписью «Минировано». Помните, они, как заняли город, выставили такие вокруг? Собрал их да на выходе из города и растыкал. Честное слово, аж смех брал! Скопилось машин пятьдесят. Шоферы руками машут, саперов вызвали. Те и карты посмотрели, полезли, как дураки, по всем обочинам, с полдня ползали, пока догадались, что это обман.
— Молодец твой школьник. Ты скажи ему это от имени штаба. Еще у кого что?
Делегаты кратко высказались и стали по одному расходиться.
Остались Коротеев и Медников.
— Когда выходишь? — спросил Медников.
— Немедленно.
Коротеев вынул из печи сверток, достал из него грязную немецкую шинель, белье, обувь.
— Боюсь я за тебя, Никита Васильевич, а итти надо, ничего не поделаешь.
— Я сыграю чеха, это у меня выйдет, — сказал Коротеев. — Бегу, мол, из русского плена. Точка. Да я не немцев, скажу тебе, боюсь — опасаюсь я партизан наших не найти. От Александра Ивановича никаких сведений вот уже трое суток. Никогда этого не было.
— Пустяки. Мы бы слыхали, если что. Они б тут по всему городу раззвонили, попадись им Коростелев. Пустяки.
Коротеев нарядился немецким солдатом.
— А ну, сыграй, как оно у тебя выйдет, — попросил Медников, но Коротеев замахал на него руками.
— Не проси. Сглаза боюсь. Я, брат, суеверен. Дай я тебя поцелую, — увидимся ли, кто его знает.
Он подошел мелкими шажками полного и немолодого человека и, громко чмокая, расцеловал Медникова.
— Шаг не забудь. Шаг! — сказал тот сквозь поцелуи.
— Да, да. Верно. Спасибо — заметил.
И вялым, но широким шагом, шаркая сбитыми в каблуках сапогами, словно превозмогая болезненную усталость, Коротеев, не оглядываясь, вышел из комнаты, совершенно не похожий на того Коротеева, который только что целовал Медникова.
…Страшны леса приильменьские.
Кто и родился в них, не знает всех тайн, всех глубин, всех излучин этого дикого царства.
Веками стоят леса эти, и что в них таится, какие дела совершались на их давно заглохших тропах, чьи тела берегут их бесчисленные курганы, никто не знает, никто не слышал. Даже в старых песнях не выдана тайна леса.
Ни сжечь его — воды много; ни срубить — сил мало.
И стоит лесище, раскинувшись от Селигера до Ильменя пещерой со многими ходами, океаном с подводными струями, стоит и воюет, старый.
— Все в нем — война. И жестче нет ее для пришельцев. Голос гибнущего недалеко слышен округ. Пуля не бьет дальше ста метров: деревья встречают ее то веткою, то стволом и сдерживают, гасят.
Танк не пробьет топкой гущины, конь провалится в ней…
Страшна лесная крепость.
В той необыкновенной войне, которую мы сейчас ведем, леса играют и все время будут играть роль чрезвычайную, первостепенную. Лес — крепость народная. Нет техники, способной сломить упорство русского леса. В его благословенных глубинах нет для немца ничего, кроме смерти. В этом зеленом море есть свои штормы, рифы, мели и омуты. Гибель тому, кто боится их. Спасение тому, кто знаком с ними.
Безлюден, мертв был лес. Ничто не оживляло его утомительной тишины. Звук топора показался бы сейчас чудовищно страшным.
Старик с котомкой, которого встретил Коротеев на второй день пути, шмыгнул с тропы. Коротеев догнал его.
— Куда, отец?
Старик затрясся, упал в ноги.
— Не губи, господин немец. За хлебцем ходил. Да нигде ничего нету, пусто.
И никак не мог или не хотел поверить, что перед ним русский.
Глядел куда-то в сторону, выражался туманно и, как только Коротеев отпустил его, быстро скрылся в стороне от тропы.
В лесу пахло дымом. Деревни были сожжены. Снег близ них был черен. В черном снегу рылись черные вороны, поклевывали куски человеческого мяса.
Вилась тропа — куда? Деревня впереди выгорела, тропа никуда не вела.
Под широкой елью стояла швейная машина. Чья она? Чьи обессилевшие руки бросили ее?.. На перильцах лесного мостика лежала мокрая кукла. Чьи озябшие ручонки положили ее сюда, поручив игрушку случайному путнику?
На стене дорожной будки висел плакат об очередном розыгрыше займа. Все это теперь где-то там, в России. А сколько дней до нее? Сколько сражений до нее?