Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
— Убирай поскорее всю эту ерунду, Рихард, и давай выпьем, хорошо поедим и хорошо выпьем. Мы, что же, остались без сторожа?
— Оказывается, он был учителем, — сказал лейтенант, быстро завязывая второй пакет. — Я подозреваю, что в сторожа он определился с особыми целями. Но сейчас это уже не имеет значения. Я кончаю. Одну минуту…
Капитан сел к столу.
— Бочаров только что привез тело Коростелева. Его опознало человек тридцать — сомнений нет, это он.
— Он? Браво! Поздравляю. Все оформлено?
— Все.
Лейтенант быстро сунул все три пакета под койку и крикнул:
— Ганс!
Солдат, очевидно, давно дожидался зова у дверей комнаты. Пахнущий дымом, как головешка, он вошел с подносом в руках. Подмышкой у него была зажата бутылка, на локте висел небольшой бидончик с пивом.
— Пиво у них плохое, а коньяк силен, настоящий мужской коньяк, — сказал лейтенант, открывая судки, в которых лежали ломтики жареной свинины, винегрет из бурачков и капуста с картофелем.
Капитан смотрел в угол, барабаня по столу пальцами.
— Хватит, капитан. Ты хотел выпить, давай выпьем. Это, знаешь, такая удача — Коростелев.
— Темные ночи меня так измучили, что я едва держусь. Если бы война шла при луне… — сказал капитан, продолжая смотреть в угол.
— Если требовать невозможного, так пусть бы она шла только в прохладные летние дни… Бочаров не сообщал ничего нового? — перебил его лейтенант, желая увлечь другой темой.
— Говорит, отряд Коростелева рассыпался. Остатки уходят за линию фронта.
— Вторая удача. Можешь потребовать отпуск. И дадут.
Вегенер не ответил. Улыбаясь, глядел он на пламя свечи, и кожа на его щеках, напоминающая лимонную корку, произвольно подергивалась, словно он изнутри подталкивал ее языком.
Штарк взял его за руку.
— Не надо. Честное слово, лучше тогда застрелиться. Вот твой стакан. Пей. Я влил в него немножко коньяку, это называется «ерч», русский коктейль.
— Это хорошо. Давай действительно выпьем и крепко уснем. Чорт с ней, с ночью. Как-нибудь, а?
— Поверь моему совету, капитан: кровь — самое сильное средство для укрепления нервов. Тебе нездоровится? Немедленно пролей кровь. Вид пролитой крови молодит нашего брата. Немец замешен на крови. Это не мое мнение, а какой-то большой персоны. Кровь — наше вдохновение, капитан. Она…
— Я много раз слышал это от тебя.
— Ну, и как? Я не прав? Пролей кровь, если тебе страшно, — и станешь смелым. Трусит только тот, кто мало пролил крови.
— Я не трушу, я болен.
— Все равно. Нет лучшего средства стать на ноги, как кого-нибудь убить. Когда сердце почувствует, что ему все можно, оно забьется у тебя иначе.
— Есть много других средств…
— Нет других средств, — сказал Штарк. Он раскладывал в тарелки картофель с капустой и размахивал ножом, как капельмейстер. — Картофель чуть-чуть подморожен. Но выручает уксус. Нет других средств. Кровь — одно средство. Понял? Если ты немец, это должно доставлять тебе удовольствие. Когда она течет, лоснясь, как бархат… Да что рассказывать! Убей и насладись… Будешь здоров…
Он поднял стакан с пивом, в который уже заранее влил две рюмки коньяку, и поболтал им в воздухе. Потом, закрыв глаза, выпил и вздохнул с удовлетворением.
— Кроме того, я тебе скажу, убивать надо систематически. Когда долго не проливаешь крови, это вредно.
— Может быть, может быть, — произнес капитан с безразличной усмешкой.
— И наконец, капитан, если мы будем воротить нос от крови, мы с тобой погибнем. Надо привыкнуть к тому, что мы еще много прольем ее. Я пьян, но говорю верно. Согласен, что я говорю верно? То-то. Я всегда говорю верно, когда пьян.
Солдаты уже спали. Дневальный вытанцовывал чечетку на мокрой веранде. Ночь была очень длинная. Офицеры пили, пили и все-таки никак не могли пересидеть ее и, наконец, заснули, не раздеваясь, положив головы на стол.
А ночь и впрямь была темна по-партизански. Еще с вечера Коротеев добрался к пруду, но не пересекал его до совершенной темноты. Лишь заполночь пересек он пруд и ползком, в сопровождении мальчика — сынишки домохозяина, у которого пересиживал вечер, полз мимо часового в санаторный парк. Расстояние было невелико, около двухсот метров, но одолевать его пришлось более часа. Хрустни под телом ветка, зашурши сухой лист — и все кончено, и бежать некуда, смерть.
За исключением этого смертного пути, место было замечательное, под самым носом у немцев, и учитель был здорово осведомлен.
Ветер в эту ночь партизанил вовсю. Часовой не слышал, как проползли двое. В заборе щель. Затем аллея. Здесь опасность уже гораздо меньше, разве что какая-нибудь случайная встреча.
Теперь самое главное: спуститься по лестнице в подвал, пролезть узким ходом, почти без воздуха, — и вот они в сыром подвальном коридоре. Тут можно, закрыв рот руками, и кашлянуть, и отдышаться. Потом тихий стук. Молчание. Второй стук. Молчание. Третий стук. И черная дверь из черного коридора бесшумно открывается в новое черное пространство.
Коротеева бросило в пот. Никто не встретил их ни одним, словом, и, казалось, кроме него и мальчика, нет ни одной живой души в этом смрадном подземелье.
Но тотчас же он услышал едва уловимый шелест человеческих губ:
— Ты, Вася?
— Я, — так же тихо ответил мальчик.
— Ты привел кого-то? Вас двое?
— Да.
И дверь тихо-тихо закрылась за ними. Коротеев дрожал. Голос, по-видимому учителя, несколько громче произнес:
— Вы ко мне?