Есть прямота, как будто кривота.Она внутри самой себя горбата.Жизнь перед ней безвинно виноватаза то, что так рисунком не проста.Побойтесь жизнь спрямлять, не понимая,что можно выпрямлением согнуть,что иногда в истории прямаямеж точками двумя —длиннейший путь.9—10 октября 1979
Прощание с фильмом
С. Кулишу
Над Угрой на рыжих склонахрев мосфильмовских машин.На деревьях оголенных —девственный пушок вершин.А художник ловкой кистьюстарит свежие крестыи нейлоновые листьянацепляет на кусты.Снег идет. Мы все пропали.Но весенне дышит высь,будто листья не опали,а еще не родились.И туман с реки наноситгрусть, с которой не усну,потому что эта осеньтак похожа на весну.Фильм уже почти закончен.Это
радость и беда.Ну а вдруг он сам захочетне кончаться никогда?Декорации сжигают.Дым большой. Конец «кину».Но заранее сжимаетностальгия по нему.Не уходит что-то с дымом,не кончается с концом.Расставанье наше с гримомпострашнее, чем с лицом.Как предчувствует забытостьнаша башня у реки!Складывается «небритость»в спичечные коробки.Было горько – будет горшебез ругни и без грызни…Дай мне, девочка-гримерша,из пипетки две слезы!Осветитель, милый «светик»,что взгрустнулось невзначай?Как он сладок – напоследокэкспедиционный чай.Нежно-хмурая погода.Теплый цвет у туч тугих.Дорога мне несвободаот себя и от других.Мне нисколько не мешаетто, что жизнь меня вовсюунижает, возвышаетили держит на весу.В жизни я не знал безлюбья.Не такой уж я злодей,если любят меня люди,если я люблю людей.Все они во мне остались,постепенно стали мной.Ничего, что мне досталисьвсе они такой ценой.Их обидами убитый,от людей я не бежал.Если я кого обидел —ненарочно обижал.Я скажу без всякой позы,без какого бы вранья,что не сосны, не березы —люди – Родина моя.Октябрь 1979
«К письму забытому притронься…»
К письму забытому притронься,и снова вырвется из букв:«А может, мы еще притремся?» —как перед будущим испуг.Так тяжела людей притирка —трещат, ломаются борта.Когда борьба почти притихла,не верь, что кончена борьба.Как встать над личным интересом,как, уступая, не старетьи как друг к другу притереться,но лиц друг друга не стереть?Притремся, друг, притремся, милый,чтоб врозь не съела нас беда,пока к земле внутри могилымы не притремся навсегда.Октябрь 1979
Песня Мастино
Из кинофильма «Приключения Чиполлино»
Музыка В. Казенина
Сторожам на свете тяжко.Не желаю и врагу.Пересох язык мой так, чтодаже лаять не могу.Но такая уж работа,но такая уж судьба:сторожу не только что-то,сторожу, дурак, себя.Пить охота, пить охота!Как несносна жизнь моя!Хоть бы кто-то, хоть бы кто-топлюнул, что ли, на меня!Даже б кошке распроклятойлапу я поцеловал,если б только этой лапойподнесла воды бокал.Мне от жажды спасу нету,ну а тучи не видны.Если б кто швырнул газету:там в статьях полно воды.Пить охота, пить охота!Как несчастна жизнь моя!Хоть бы кто-то, хоть бы кто-топлюнул, что ли, на меня!Октябрь 1979
Сказки Италии
Из кинофильма «Приключения Чиполлино»
Музыка В. Казенина
Сказки Италии —всюду, где дети и спят и не спят, —добрыми тайнами,словно спагетти, на вилках висят.Чтобы в Неаполе,в Риме, в Париже и где-то в Москве,дети не плакали —сказки их гладят тихонько во сне.Живите, сказки! Не дружите с ложью,а будьте только с правдою дружны!Чем больше жизнь на сказку непохожа,тем больше, значит, сказки ей нужны.Сказки Италии,как бы хотелось, чтоб вы хоть на мигдуши оттаялитем, кто от сказок давно уж отвык.Сказки, вы любитевсех, в ком немножко душа малыша.Даже у луковкив сказках недаром бывает душа.Живите, сказки! Не дружите с ложью,а будьте только с правдою дружны!Чем больше жизнь на сказку непохожа,тем больше, значит, сказки в ней важны.Октябрь 1979
1980
Баллада о соринке
Была страшнее взрывов тишина.Бой смолк, и думал кинооператоро том, как непохожа на парадывеликая и страшная война.Он сам себе сейчас был Эйзенштейн,Довженко, Дзига Вертов и Пудовкин,хотя навряд ли думал о потомках,вытряхивая землю из ушей.А думал он о том, что рвется пленка,что смерть есть смерть, как это ни пригладь,и что актеры смерть играют плохо.Наверно, невозможно смерть сыграть.Усевшись на разбомбленный бугор,на объектив из фляжки капнул водкии уголком засаленной пилоткипривычно с объектива пепел стер.Вздохнул он — подремать бы с полчаса,но тишину поняв лишь как заминку,он камеру проверил на соринку.Нет, все в порядке. Камера чиста.Потом он рассмеялся над собой:привычка та, как при актерских сценах, —от фильмов игровых,
от довоенных.Что проверять? Не переснимешь бой.Но вспомнилось нечаянно опятьо съемке заполошной на Ордынке,о давней непроверенной соринке,когда пришлось потом переснимать.А рядом он увидел мертвеца,сидящего спиной к осине странно,и девушки далекой пол-лицанад краешком нагрудного кармана.Должно быть, фото доставал солдат,и пальцы, полувытянув, упали,и вот — глаза ее на смерть глядят,не понимая, как сюда попали.И оператор камеру включил,чтоб этот миг из памяти не стерся,и мураша на фото различил,свой объектив приблизив к гимнастерке.Но пулемет хлестнул по мертвецу,а заодно — и по живому тоже.Лишь камера, качаясь на весу,еще дрожала человечьей дрожью.Свое «Ура!» над степью раскатив,солдаты вновь рванулись в рукопашный,вбегая, как в бессмертье,в объектив,из мертвых рук на землю не упавший…Я — кинооператор твой, история, —иначе бы стихи писать не стоило.Дай бог, чтоб, ненавидя и любя,и после смерти я снимал тебя!В искусстве даже мертвые ведущи,прострелянные пулями насквозь.Проверим на соринку наши души,чтоб все переснимать нам не пришлось!Когда в искусстве что-то есть от рынка,то это так смертельно для него,как будто в кинокамере соринка,сжигающая даже волшебство.А все соринки вместе — это сор,который сжечь в избе — и то позор.Но нет искусства без такой соринки,когда на нас нахлынуло, нашло,и плачем, объясняя по старинке:«Соринка в глаз попала… Ничего…»3 февраля 1980
Беременный мужчина
Перед вами – редкость – мужчина. Вторая редкость – беременный.Страшная тяжесть подкашивает, креня,как будто всем шаром земным забеременел я навсегда, а не временно,и миллионами ног изнутри он толкает меня.Я беременен всеми на свете беременными женщинами,я беременен всеми на свете детьми.Я беременен бомбами, танками скрежещущими,цветами, поцелуями, истлевшими костьми.И меня покалывают изнутри постоянноЭйфелева башня и кремлевские зубцы,и внутри переворачиваются с боку на бок океаныи все материки, как сиамские близнецы.Мои глаза беременны человеческими лицами.Мои уши беременны поющими утренними птицами.Мое сердце беременно всеми сердцами,а что касается головы, то она беременна всеми мудрецами,что ей иногда не мешает быть дурой – увы!Я беременен всеми, кто в мире смеется и плачет.Сам собою беременен я — сам в себя я тихонько пролез.Я беременен каждым потомком, который еще не зачат,Я беременен каждым, кто умер, но еще не воскрес.Бормус, Англия, 3 апреля 1980
«Воскрешение каждого – в каждом…»
Воскрешение каждого – в каждом,а не где-то на небе далеком.Если небо для Воскрешеньяобязательно, необходимо —каждый должен быть каждому небом.Если ходят на исповедь в церкви,почему не ходить друг к другу,исповедуясь в самом тайном?Каждый должен быть церковью каждому.Уверяя, что Бог – где-то выше,в человеке мы Бога теряем.А убийцы, молясь лицемерно,так хотели бы, чтобы исчезлочеловеческое и в Боге!Дайте мне хоть немножко Бога,но который бы был человеком…Бормус, Англия,3 апреля 1980
Лицо Победы
У Победы лицо не девчоночье,а оно как могильный ком.У Победы лицо не точеное,а очерченное штыком.У Победы лицо нарыдавшееся.Лоб ее как в траншеях бугор.У Победы лицо настрадавшееся —Ольги Федоровны Берггольц.3 апреля 1980
Наушники для помидоров
Некая фирма в ходе эксперимента, когда на помидоры воздействовали с помощью классической музыки, добилась поразительных результатов – некоторые помидоры достигли килограммового веса.
Мы удобряем воду для цветовраздробленным в крупу пирамидоном,но мир уже с ума сойти готов:наушники надели помидорам.Им сразу удается растолстетьдо веса в килограмм и даже свышеот удобренья стереокассет,Чайковского на жирных грядках слыша.Пускай вкушает музыку томат,пока он сам под музыку не скушан.Пускай растет, коммерции послушен:так вот в чем польза «Аппассионат»!Так вот какая польза даже в мессе:чтобы томаты прибавляли в весе.Когда смакуешь ты томатный сок,в нем Шуберт заключается, — усек?!На помидор надев колечко лука,венок ты возложил к надгробью Глюка.Томатной пастой заправляя борщ,лицо от звуков Моцарта не морщь!И, полные сознанья правоты,решая, кто поэты, непоэты,уже глядят надменно на цветызарвавшиеся овощи планеты.И цедит помидору помидорво глубине консервативных грядок:«Твой Шостакович – это просто вздор…Побольше маршей… Был бы вмиг порядок!»Искатель выгод в смысле всех искусств,искусство выше всей торговой пользы.Ты сам, как помидор, почти расползся,но лопаешься, ибо тайно пуст.Ты можешь слушать Баха, соловьяи Пугачеву или Евтушенко,но страшновато, если вижу я,что ухо – помидорного оттенка.3 апреля 1980