Собрание сочинений. Том 7

Евтушенко Евгений Александрович

9

Я пришел к тебе с миром, пустыня Гоби,и не мог я не с миром прийти, а по злобе.Общей правды и в русском ища, и в монголе,я пришел как посол Куликова поля.Пограничник монгольский, как грек за богиню,поднял тост: «За прекрасную нашу пустыню!»И она засмущалась, в ответ зашуршалаи песчинками к нам прикоснулась шершаво.Солнце, будто монгольское медное блюдо,здесь рождается между горбами верблюда.К материнским соскам так прилежно прижаты,островками блаженства лежат верблюжата.Сохраним от войны, отхлебнув из Непрядвы причастья,верблюжатам и людям возможность – прижаться.Сохраним от войны и Гандан, и Сан-Пьетро, и Прадо!Миссисипи и Волга, вам делаться новой Непрядвой не надо!Я пришел к тебе с миром, пустыня Гоби.Твои красные скалы глядят исподлобья,но заложена память не меньше, чем в рощах,в искривленных твоих саксаулинках тощих.Нас когда-то топтали монгольские кони —мохноногие чудища рабства, погони.Нас баскаки давили, камчами хлестали,волочили в полон за густыми хвостами,и все русские бабы крестились пугливо,увидав проклятущие черные гривы.Но потом в сорок первом году, лишь грянули взрывы,транссибиркой неслись под Москву эти гривы.Полмильона монгольских коней из теплушекподставляли под ветер сторожкие уши.В дальних рейдах Доватора кони скакали,на мамайство фашистское

зубы оскаля,и бойцы на морозе редчайшем, крепчайшемгрели руки в их гривах, похожих на чащи.И монгольские кони летели с донскимипо фашистам, как будто по новым плоскинями потом у рейхстага, при грозном пожаре,как у вражеской каменной юрты, заржали!Как легендами, гривами стала обвитанаших новых времен Куликовская битва.

10

Батюшка-Урал, себя вздымая,ты не спрятал за собой Мамая.Вместе с ханом челядь в Крым бежалак яду генуэзского кинжала.На пути бесчинствовали люто,но детей щадили почему-то.Тех, кто выше колеса кибитки,волокли на казнь или на пытки.К тем, кто ниже колеса кибитки,снизошли: «Живите, недобитки…»Но в любой беде России – дети —витязи, взрослейшие на свете.В страшном сорок первом на Уралеиз детей рабочих набирали.Бросив деревянные наганы,делали снаряды мальчуганы.И в свои пятнадцать и тринадцатькаждый был Димитрий Сталинградский.Были на учете в главном штабевнуки Пересвета и Осляби.Только вот не вышли ростом внуки —до станков не доставали руки.Может, по звонку Верховной Ставкиу станков им ставили подставки.Как на деревянном пьедестале,дети на подставках вырастали.Из отходов пиломатерьялапамятник эпоха сотворяла.На Урале видел я в музеепьедестал такой на бумазее.«Кто стоял на нем?» – спросил я тихо.«Как тогда шутили мы – станчиха.Было ей тринадцать, а стояла.На своем, чертовка, настояла.Делала снаряды, и толково.Звали ее Поля Куликова».Проступила Русь рублевским ликомв этом совпадении великом.Полю я искал, шепча шагами:«Мы еще оденем вас шелками…» [3] Около детсада заводскогошла с авоськой Поля Куликова,и консервы стукались ребристо —все сплошные «Завтраки туриста»,и волос ее седые прядкиобмелели, как вода в Непрядве.Но когда завидела внучонка,стала как снарядница-девчонка,с ним играя голосом и взглядом,словно с теплым новеньким снарядом,и бежал за нею, как на нитке,внук – не выше колеса кибитки…

3

Я. Смеляков. – Примеч. Е. Евтушенко.

11

Я пришел к тебе, Куликово поле.Переполнено ты колокольной больюпозабывших о звоне заржавленных звонницлебедой, позабывшей о топоте конниц.Пахнет свежим ремонтом собор, ну а около —на истлевших костях — кормовая свекла.Хорошо, что земля еще не оскудела.Эта свекла — наверное, нужное дело.Но молчу, и помыслить себе не позволя,что таков урожай Куликова поля.Наша сила неглавная — свекла и силос.Здесь когда-то вся нация заколосилась.И Рублев, Ломоносов колосьями всталина костях — на подземном своем пьедестале.А теперь — сотни глаз детворы у Непрядвы-реки:куликовские васильки.В белых платьях невесты, в собор приходя по старинке, —куликовские ковылинки.Стал музеем собор, но, как будто вначале,здесь какой-то особенный воздух венчанья.Приезжайте сюда, из Монголии братской араты,вы в батыях с мамаями не виноваты.Я хотел бы сюда пригласить из Казани Джалиля —нас непрядвинской, алой от крови, водой не разлили.Куликовские ивы, оплачьте со мною татарина, друга, поэта,моабитского брата, погибшего здесь Пересвета.Генуэзской пехоты Мамая далекий потомок,приезжай, итальянец, и здесь поброди до потемок.Если б не было поля такого, где ястребы в небе, как ввинченные,то в Италии вряд ли бы вырос да Винчи.Мы прикрыли Европу щитами червлеными,как прикрыли потом — двадцатью миллионами.Не сочти с высоты своей это неправдой,башня Эйфеля, — корни твои – под Непрядвой.Ох, какая досталась нам в жизни неволя.Но какая нам славная выпала доля!Вот каков урожай Куликова поля.

12

Ты почти пересохла, Непрядва.Ну какое такое хамьенакидало в тебя неопрятножелезяки, бутылки, хламье!Сколько было консервов открыто!Сколько на воду лили мазут!Может, эрою консерволитанашу эру потом назовут?Но стараясь вести себя тише,их Непрядву, как символ храня,к ней пришли на поклон ребятишки,очищая ее и меня.Все фальшивое не уцелеет.Этот символ останется жив.Символ только тогда не мелеет,если он изначально не лжив.С хрупким перышком перед стихамия, по сути, боюсь одного:чтобы тайное пересыханьене постигло меня самого.Если тоже я символ России,кем-то полузабытый почти,я хочу, чтоб меня воскресили,чтобы снова прочли и прочли.И пока еще в деле негромки,и пока еще не на скаку,сквозь листву проступают потомкинад Непрядвой в засадном полку.Что в запасе ты держишь, Россия?Чьи там лица за чащей густой?Там Бояны, еще молодые,новый Пушкин и новый Толстой.И шепчу я потомкам: «Я с вами…» —у лошажьих трепещущих морд,и я встану к потомкам под знамя,под его куликовский разверт…Липецкая область – Нижний Тагил —Улан-Батор – Переделкино – Куликово поле,1976–1980

1981

Саможалость

Что такое на меня напало?Жалость к самому себе и страх,будто вьюга внутрь меня попалаи свистит в расшатанных костях.Снег, а под ногами – уголечкижгут, как босоногого мальца,и вокруг меня ни огонечка,ни крыльца, ни двери, ни лица.Зряшно – закричать, заплакать – зряшно:не услышат небо и земля.Страшно не того, что стало страшно,а того, что жалко мне себя.Мало ли душа наунижалась,чтоб еще унизиться сейчас!Не чужая жалость – саможалость —вот что унизительно для нас.Нагадала мне одна гадалкамного слез, но сдерживал я их,и себя мне не бывало жалко —уходила жалость на других.Как же я упал до послабленья?Мой повинный лоб отяжелел.Допустил себя до преступленья:сам себя сегодня пожалел.И себе я говорю: «Ты что же?За такие жалобы ответь.Лучше пожалел бы тех ничтожеств,кто умеет лишь себя жалеть».Пожалеть себя всегда приятно.Всех послушать – каждый чуть не свят.Пожалей траву, когда примята.Не жалей себя, когда ты смят.Скомканный, как будто рубль-калека,сам ты смялся – только и всего.Смять ничто не может человека,кроме человека самого.При ожоге только зубы стисни —радуйся, что нежно обожгло.Лишь не хлебанувший тяжкой жизниплачется, что слишком тяжело.Что на свете есть еще позорней,чем, себя жалея, преуспетьи, входя туристом в лепрозорий,собственные насморки воспеть?Все победы – пирровы победы,и на свете нет других побед.Пожалел себя – не лезь в поэты.Скидки запросивший – не поэт.Все твои мученья – только малость,если вся в крови земная ось.Может, слишком дешево давалосьвсе, что и далось, и удалось?За непрокаженность, неуродстводоплати – хоть сломанным хребтом.Все, что слишком дешево дается,встанет слишком дорого потом.20 февраля 1981

«Под невыплакавшейся ивой…»

Н. В. Новокшеновой

Под невыплакавшейся ивойя задумался на берегу:как любимую сделать счастливой?Может, этого я не могу?Мало ей и детей, и достатка,жалких вылазок в гости, в кино.Сам я нужен ей – весь, без остатка,а я весь – из остатков давно.Под эпоху я плечи подставил,так, что их обдирало сучье,а любимой плеча не оставил,чтобы выплакалась в плечо.Не цветы им даря, а морщины,возложив на любимых весь быт,воровски изменяют мужчины,а любимые – лишь от обид.Как любимую сделать счастливой?С чем к ногам ее приволокусь,если жизнь преподнес ей червивой,даже только на первый надкус?Что за радость – любимых так частообижать ни за что ни про что?Как любимую сделать несчастной —знают все. Как счастливой – никто.21 февраля 1981

Две пары лыж

Две пары лыж прижались нежно к дому,молчащему, почти что нежилому.Но в этом доме мы с тобой живые.Не сплю. Ты спишь.Единственные наши часовые —две пары лыж.Двум парам лыж немножечко обидно,что не дали им в доме прикорнуть.На каждой лыже белая ложбинка,как Млечный Путь.Опасность хрустко бродит по морозу.Все хрупко – от сосулек и до нас,и лыжи словно чувствуют угрозу,на звезды заострясь.Ты помнишь — полный солнцем снежный леси надпись лыжной палкой: Г. Савельев.Внутрь букв иголок нароняли ели,а сам Савельев, будто волки съели,исчез.И что-то страшно мне за жизнь Савельева,за сына с родинкой на хрупком родничке.И мы с тобой, и лыжи, и Вселенная —на ниточке.Я так боюсь за тишину хрустальную,за лунный свет на скатах спящих крыш…Надолго ли от нас лыжню оставилидве пары лыж?Уют, здоровье — жалкие зацепочкиза жизнь так называемую… Лишьнажмут на кнопку, и от нас ни щепочки —две пары лыж.Под каждой крышей — тоже человечество.Совсем не меньше ценен, чем Париж,наш дом, где у крыльца луной высвечиваютсядве пары лыж.И вслушиваясь чутко в бесконечность,где ты во сне губами шевелишь,на остриях поддерживают вечностьдве пары лыж.21 февраля 1981

Анонимность

Липнут к пальцам отравленные листыанонимки, подписанной «Доброжелатель».Анонимщик, все пишешь? Ты тоже писатель.По листам превзошел Сименона с Адамовым ты.И подкладывают свои миночкипод хороших людей анонимщики.Грузы срочные не отыщутся —где пропавшие товарняки?Дурократия-анонимшицазагоняет их в тупики.Трусят честно вступить в поединкианонимные невидимки.Не выходят к трибунам и рампам,прячась за непоставленным штампом.Анонимность есть мелко-житейская…Есть еще и глобально-злодейская.И глодает скелеты китов анонимная килька.Анонимные пули летят и в Лумумбу, и в Кинга.Против всей анонимной подлостиесть священная сила подписи!На рейхстаге обугленном, дымном,потрясенном до самых основ,было вписано не анонимно:«Разминировано. Иванов».Своим детством – голодным, траншейным —отвечаю за то, что поэт,и за подпись мою — Евтушенко.Значит, вражеской мины здесь нет.И единственная анонимность,разрешенная мне судьбой,в нужный час анонимно погибнуть,всю страну прикрывая собой.24 февраля 1981

На что уходит жизнь?

Апрель сосульки отливает, вычеканивает,и воздух щелкающий так поголубел,а у меня гаражный сторож выцыганиваетна опохмел.И бульканье ручья под ледяною корочкой,в которую окурок чей-то врос,и ель апрельская со снежною оборочкой,попавшая за шиворот иголочкой,и хор грачей своей чумной скороговорочкойвсе задает вопрос,в котором все вопросы вдруг сошлись:на что уходит жизнь?Действительно, на что? На что она уходит?Ответь мне, сторож гаража!.. Да ты глухой, дед?А может быть, не более ты глух,чем воспитавшие симфониями слух?Мы часто глухи к дальним. Глухи к ближним,особенно, когда из них все выжмем.С друзьями говорим, но их не слышим,свои слова считая самым высшим.Пока она жива, к любимой глухи, —услышим лишь предсмертный хрип старухи.Мы совесть сделали нарочно глуховатой.Мы совести забили уши ватой, —так легче ей прослыть невиноватой.А сколько времени ушло когда-то в прошломна забивание ушей себе и прочим!Смерть вынет вату, но ушей не будет.Не слышат черепа. Их Бог рассудит.Ты в бывшем ухе, червь, не копошись!На что уходит жизнь?Мир в гонке роковой вооружений,так глух он к булькотне земных брожений,к ручьям в апрельской гонке безоружностив их кажущейся детскости, ненужности.Не умирай, природа, продержись!На что уходит жизнь?Нас оглушили войн проклятых взрывы.Не будем глухи к мертвым, к тем, кто живы.Сраститесь, раны! Кровь под кожу брызнь!На что уходит жизнь?Уходит жизнь на славу нашу ложную.В бесславье слава вырастет потом.Уходит жизнь на что-то внешне сложное,но вдруг окажется простейшим воровством.Уходит жизнь на что-то внешне скромное,но скромных трусов надо бы под суд!На мелочи, казалось бы, бескровные.Но мелочи кровавы. Кровь сосут.Мы станем все когда-нибудь бестелостью,но как нам душу упасти суметь?Уж если умирать — мне знать хотелось бы:на что уходит смерть?18–19 апреля 1981

Гены

Я трогаю тихонько ветку вербную.В ней гены наших прадедов, наверное,не прадедов, а дальше — прапрапра…Им всем воскреснуть на земле пора.И все деревья — справа или слева,как генеалогические древа.На их ветвях — российские синицы,а под корой — этруски, ассирийцы.В движенье соков от корней до кронырастворены рабы и фараоны.Потрогаем замшелые коряги,а нам из них откликнутся варяги.И партизанка вздрогнула в петле,когда из виселицы плачущей, березовой,раздался крик боярыни Морозовой,от глаз фашистских спрятанной в стволе…Я трогаю тихонько ветку вербную.В себя, как в древо поколений, верую.Глаза в себя опустим, в наши гены.Мы — дети пены.Когда из моря выползли на сушу,зачем на человеческую душумы обменяли плавники и жабры, —чтоб волшебство огня раздуть в пожары?!Ну а зачем вставали с четверенек, —чтобы грабастать в лапы больше денег?Я с каплей крови при порезе пальцароняю из себя неандертальца,и он мне шепчет, скрытый в тайном гене:«Не лучше, если б мы остались в пене?Мир стал другим. Культуры нахватался.Откуда же у нас неандертальство?В руках убийц торчат не голубиноракет неандертальские дубины».Из жилки на виске мне шепчет скиф:«Я был кочевник. Ты – из городских.Я убивал врагов, но не природу,а города спускают яды в воду.Нейтроновое зелье кто-то варит.Вот варварство!.. Я – разве это варвар?»Я трогаю тихонько ветку вербную,но мне не лучше. Настроенье скверное.Неандертальской стукнутый дубиной,я приползаю за полночь к любимой.Промокшую от крови кепку стаскивая,она меня целует у дверей.Ее губами Ярославна, Саскияменя целуют нежно вместе с ней.Неужто бомба дьявольская сдуруубьет в ней Беатриче и Лауру?И пушкинская искорка во мнепогибнет в страшной будущей войне?И все деревья — справа или слева,как генеалогические древа,сгорят, хрипя от жалости и гнева?Прислушаемся к генам, в нас толпящимся.Мы вместе с ними, спотыкаясь, тащимся.Напрасно сокровеннейших уроковмы ждем от неких будущих пророков.Пророки в генах. Говорят пророки,что мы сейчас — на гибельном пороге.О человек, не жди проклятых сроков,когда с твоею кровью навсегдамильоны нерасслышанных пророковуйдут сквозь раны в землю навсегда!Но и земли не будет…18–19 апреля 1981