Собрание Стихотворений

Соловьев Сергей Михайлович

XV. РАБА ХРИСТОВА [15]

Хоть я с тобой беседовал немного, Но мне твои запомнились черты, Смиренная служительница Бога! Ясна душой, весь мир любила ты: Твои таза так ласково смотрели На небеса, деревья, на цветы, В родных лугах расцветшие в апреле. Когда, прозябший, зеленел листок, Когда лучи что день теплее грели, И под окном разлившийся поток Бежал, шумел, блистая в мутной пене, Синела даль, и искрился восток, — Бывало, ты на ветхие ступени Присядешь, рада солнышку весны, На жребий свой без жалобы, без пени; А небеса — прозрачны и ясны, И облаков блуждающие лодки По ним бегут, как золотые сны. Я помню лик твой, старческий и кроткий, И белизну смиренного чепца. Ты

мать была для всякого сиротки: И из гнезда упавшего птенца, И бедную ободранную кошку, У твоего бродящую крыльца, Равно жалела. К твоему окошку Все бедняки окрестных деревень Протаптывали верную дорожку. В раю теперь твоя святая тень. Как твердо ты твоей служила вере, Полна любви Христовой. В летний день, Бывало, стукну я у низкой двери, И в бедный дом войду. Как ангел ты; Вокруг ютятся страждущие звери, Горят лампадки, и цветут цветы, И ты — живой символ долготерпенья — Струишь на всех сиянье доброты. Среди страстей окружного кипенья Ты пребыла младенчески чиста. Вся жизнь твоя — молитвенное пенье; Ты — фимиам перед лицом Христа. Твоя весна текла под сводом храма, В горниле бед, молитвы и поста; И горькой жизни тягостная драма Спокойною зарей завершена. Ты умерла, как облак фимиама; Над гробом — мир, покой и тишина. И каждый год трава могилы малой Родной любви слезой орошена. Над насыпью, вовеки не увялый, Цветет венок из полевых цветов. Фиалка синяя и розан алый Сквозь изумруд березовых листов Благоухают вечерами мая. И дремлет ряд разрушенных крестов, Словам небес задумчиво внимая.

15

Раба Христова (с. 37). В ст-нии речь идет об Авдотье (Евдокии) Федоровне Любимовой, вдове Степана Борисовича Любимова, бывшего священником Храма Рождества Богородицы в с. Надовражино (Воспоминания. Гл. 8).

ЗОЛОТАЯ СМЕРТЬ [16]

В багрец и в золото одетые леса.

Пушкин

I. ГИМН ОСЕНИ

Вот в лесу золотошумном Глохнут мертвые тропы. Гулко бьют по твердым гумнам Однозвучные цепы. В переливах изумруда Блещет, зыбко рябь струя, Гладь расплавленного пруда — Голубая чешуя. Ветер дунет. Воду тронет, Пошевелит стрекозу. Золотистую уронит, Грустно, дерево — слезу. Небывалою усладой Полон я. Не шелестя, Пролетай и в волны падай, Лист — отцветшее дитя! Что-то как-то миновало. Где-то кончилась гроза. Без преград, без покрывала Вечность смотрит мне в глаза. Кто-то властный рек: довольно. Усмирившись и внемля, Вновь безлюдна, безглагольна, Вновь молитвенна земля. Круг полей — свободней, шире. В бесконечность убежа, Тлеет в пламенной порфире Леса дальняя межа. В этом кротком позлащенье, В вещем шорохе листвы, Извещенье возвращенья Жаркой майской синевы. Смерть с рожденьем — вечно то же, Как начало и конец. Осень, шествуй, в чащах множа Искрометный багрянец! Возрастающим сверканьем Жажду сердца утоли! Лес, пускай мы вместе канем В смерть роскошную земли. Нежит матовая краска Отвердевшего листа. С детства ведомая ласка В дальнем небе разлита. В синем блеске мысли стынут… Иль из книги бытия Возраст отроческий вынут, Или вновь младенец я?

16

В. 1906. № 10, окт. С. 1–10, в составе восьми стихотворений: L, II, IV, VI III, VII, V, IX.

Эпиграф — из ст-ния А. С. Пушкина «Осень» (1833).

II. ЖАРКИЙ ПОЛДЕНЬ [17]

В чаще лесной густодебренной Лег я в колючей траве. На небе облак серебряный Тихо плывет в синеве. Полно, душа! не измеривай Тягость грядущего дня. Тень от зеленого дерева Ласково лижет меня. Миг совершенного отдыха. Где-то затеряна цель. Теплого синего воздуха Греет меня колыбель.

17

Жаркий полдень (с. 41). В первой публикации — под загл. «Жаркий день».

III. РЯБИНА

Солнце

блестит на заржавленном жёлобе Утро — морознее; даль — необъятней. В небе безоблачном белые голуби Вьются над ветхой моей голубятней. Ярко, светло, и свободнее дышится. О, этот вольный полет голубиный! В небе далеком, холодном колышутся Красные кисти созревшей рябины. Снова становишься мира невольником… Дыма взвиваются сизые клубы. Там журавлей, что летят треугольником, Зычно раздались призывные трубы.

IV. ПОСЛЕДНЯЯ РОЗА [18]

Холодны зори, и осень победнее. Желтых лесов опустелые сени… Ночью холодною роза последняя Дышит и слушает ветер осенний. Чахлый кустарник, без устали зыблемый… Гибель предчувствуя, стонут дубравы, Стонут, Взывают: погибли, погибли мы! В тусклом сиянии — серые травы. Носятся дымные тучи несметные, Саваном призрачным месяц облекши. Мира усталого жалоба тщетная… Радости память, бесследно протекшей.

18

Последняя роза (с. 43). В первой публикации — под загл. «Роза».

V. НА БАЛКОНЕ

Сладостно мир умирает. Здесь, на балконе пустом, Ветер холодный играет Мертвым листом. Лес — неподвижен и мутен, Серая мша — над рекой. Призрак любви… он — минутен! Вечен вселенной покой. Жизни, стремлений не нужно. Вечер. Синё и темно. Ветер, что с жалобой вьюжной Бьешься в пустое окно?

VI. СЕРЫЙ ДЕНЬ

Падают сгнившие желуди. Поле готово отцвестъ. Ветер о снеге и холоде Начал ненастную весть. Влагой наполнено до края Белое небо вверху; Зелень — беспомощно мокрая, Листья желтеют на мху. Ветер, довольно! суровую, Бурную силу ослабь! Пруда поверхность свинцовую Морщит ненастная рябь.

VII.ПЕЧАЛЬ

Истомился я долгою мукой, Но душа не вконец сожжена. Убаюкай меня, убаюкай, Голубых вечеров тишина! Я тихонько иду по оврагу, И с лазурью роднится душа. Под ногою от каждого шагу Просыпаются листья, шурша. Нет, весеннего счастья не надо! Сердце, вечер с покорностью встреть, Чтоб в безмолвье опавшего сада, Как заря, на заре, умереть.

VIII. У ПРУДА [19]

Еще за ночь с оранжевого клена Упало несколько листков, Холодная лазурь — прозрачна, углубленна Без туч и облаков. Дорогу преградя, с березы ветка свисла, В осенней золотой парче. Ты шла; и зыблилось, и пело коромысло На девственном плече. Вот пруд заискрился, и золотой, и синий, Волнами жидкого свинца. Коснулся тихий луч, скользнувши по рябине, До твоего лица. И для меня слились в священную прощальность И ты, и облетавший лес, И переливы струй, и голубая дальность Безоблачных небес.

19

У пруда (с. 47). Дедовский пруд неоднократно упоминается Соловьевым в произведениях разных лет как яркая примета «родного пепелища», «родового гнезда» Коваленских. «Старый пруд» озаглавлена неизданная поэма (1916), посвященная А. Г. Коваленской (РГБ. Ф. 696. Карт. 1. Ед. хр. 9).

IX. УСПОКОЕННОСТЬ

Сохнут дорожные рытвины, Кротким лучом осиянны, Выси — лазурно-молитвенны; Травы лугов — безуханны, Осень бесстрастною ласкою Сердце ласкает влюбленно. Над опустелой терраскою — Шелест златистого клена. Чем эта ясность безбурная, Чем этот вечер заслужен? Небо — такое лазурное, Облак — так нежно жемчужен. Радость лазурной невинности В душу вливается свыше В этой священной пустынности, В блеске осенних-затиший. Вижу у пруда заглохшего В золоте рдяную кисть я: С дерева, грустно засохшего, На воду сыпятся листья. Небо — омытей, увлаженней. Лес не шелохнет верхушки. Дров серебристые сажени Сложены вдоль по опушке. Греются — бедные — спилены — В ласке святых поднебесий. Троп озлащенных извилины В мертвом теряются лесе. Лейся же, ласка целящая! Мир безболезненно вянет. Осень, забвенье сулящая, Осень меня не обманет.