Собрание Стихотворений, Соловьев Сергей Михайлович

Собрание Стихотворений

на обложку

Соловьев Сергей Михайлович

Шрифт:

SILVAE [20]

Jours de travail! seuls jours ou j’ai vecu!

A. Musset

I. ИСТРЕ [21]

По тебе не рыщут флаги, Ты не носишь корабли. Ты лелеешь в синей влаге Юных нимф моей земли. Волны резвы, волны быстры, И сверкуч студеный вал. Золотое имя Истры Кто тебе, родная, дал! Словно радуясь свободе От разрушенного льда, В дни весенних половодий Как гремит твоя вода! И, взревев, как зверь огромный, Мирно катишься потом Там, где Павловск многохолмный Блещет пламенным крестом. Огороды огибая, Холмы кругом сплетя, Золотая, голубая, Ты смеешься как дитя. То струишься гордо, плавно, То взволнуешься, и вновь — Своевольна, своенравна, Словно девичья любовь! Ты трепещешь, мечешь искры, Завиваешься кольцом; И глядится в лоно Истры Нимфа с розовым лицом. Отливаешься червонцем, И в кристалле синих струй Ослепителен под солнцем Блеск серебряных чешуй. Но, от буйств уставши диких, Ты в зерцале отдала И обителей великих Золотые купола. Истра! Богом ты хранима. Знак тебе священный дан: Возле рощ Иерусалима Ты зовешься Иордан.

Silvae — леса (лат.).

Эпиграф —

из поэмы Альфреда де Мюссе «Октябрьская ночь» (La Nuit d’octobre, 1837). Перевод: «Дни творчества! Единственные дни, когда я жил!».

Истре. Истра — река на западе Московской обл., протекает недалеко от Дедова. На Истре стоит Ново-Иерусалимский монастырь, в котором неоднократно бывал Соловьев (см. «Воспоминания», «Богословские и критические очерки» и др.). Возле рощ Иерусалима / Ты зовешься Иордан… — реальный факт: многие места близ Ново-Иерусалимского монастыря имеют евангельские названия (см. Воспоминания 85-186).

II. ВАЛЕРИЮ БРЮСОВУ [22]

1 Ты, Брюсов, не был бы унижен Среди поэзии царей, И к ямбу Пушкина приближен Твой новоявленный хорей. Я женской, медленной цезуре Послушным был рабом, и вот Твоих созвучий ярой бури Меня схватил водоворот. То вещим магом, то ученым, Ты встал: безжалостно греметь. В твоем стихе озолоченном Звенит Виргилиева медь. Твой стих, что конь, в кипящей злобе Уздою сдержанный едва, И как удары мелкой дроби — Твои короткие слова. Чредой подъемов и падений Твой стих бежит, как вал в реке. Ты замыкаешь вихрь видений В одной стремительной строке. Ты тлеющего манускрипта Разжечь угасший дух сумел. Поешь ты о богах Египта, Как будто их когда-то зрел. Равно ко всем явленьям чуток, Передаешь в напевах ты И ласки грешных проституток, И чистых мучениц мечты. Всегда иной, всегда притворный, Ты созерцаешь снег вершин, Вдыхая чистый воздух горный, Сам — в тине илистых низин. 2 Ты, Валерий, Пушкина лиру поднял. Долго в прахе звонкая лира тлела. В пальцах ловких вновь рассыпает лира Сладкие звуки. Дал ты метко в речи созвучной образ В шлеме медном воина Рима. Равен Стиль искусный медному звону речи Римских поэтов. Ты Эллады нежные понял песни. Ты рисуешь девы стыдливой ласки. Песни льются Аттики синим небом, Медом Гимета. Властно, крепко стих с меднозвонной рифмой Ты чеканишь; образы — ярки; краски — Сочны, свежи; цельною жизнью строфы Полные дышат. Вечно, вечно памятны будут, Брюсов, Всем поэтам сон Ариадны нежной, В мире мертвых стоны Орфея; вечны Вопли Медеи! 3. В ОТВЕТ НА «ОЗИМЯ» Прах, вспоенный влагой снега, Режет гения соха. Звука Пушкинского нега! Пушкин — альфа, ты — омега В книге русского стиха. 4. В ОТВЕТ НА «СТЕФАНОС» Нет, наших песен не иссякла Когда-то мощная струя: В тебе поэзии Геракла Встречают русские края. Эллада, вновь из праха вырой Кумиров мертвых телеса; Воскрес Орфей с волшебной лирой, Чтоб двигать камни и леса. Но жребий царственный поэта Язвящим тернием остер: Тебя зовет вторая Эта И очистительный костер. Свиваясь, сохнут листья лавра В пожаре яростных страстей, И ядовитый плащ кентавра Сжигает тело до костей. Но — полубог — ты прянул в небо, И нектар, сладкий и густой, Тебе улыбчивая Геба Подносит в чаше золотой.

Брюсову (с. 52). Ст-ния написаны в период «дикого увлечения» (Переписка с А. Блоком. С. 398) юного поэта творчеством В. Я. Брюсова (1905). 10 марта 1905 он писал своему кумиру: «думая о ваших стихах, заметил в них Леонардовскую черту. В вас сильно сладострастие познания, вы зорко проникаете туда, куда страшно и не надо заглядывать. Смерти таинство проверь. Это проверь так гениально, что трудно о нем говорить» (РГБ. Ф. 386. Карт. 103. Ед. хр. 23. Л. 1). Ариадна, Орфей, Медея — герои античной мифологии, упоминающиеся в ст-ниях В. Брюсова. 3. Ст-ние В. Брюсова «Озимя» впервые но в ж. «Вопросы жизни» (1905, июль). 4. Стефанос (Венок) — сб. ст-ний В. Я. Брюсова (1906). Эта — гора в Фессалии, место погребального костра Геракла. Ядовитый плащ кентавра… — одежды, пропитанные ядовитой кровью смертельно раненного Гераклом кентавра Неса; испытывая в них страшные муки, Геракл лег на погребальный костер.

III. АНДРЕЮ БЕЛОМУ [23]

Старинный лозунг «Sanctus amor».

А. Белый

Нет, недаром мы с тобой Время долгое без сна Зимней ночью голубой Проводили у окна. Помню, помню странно вдруг Измененные черты, Как, заслышав голос вьюг, Притаился ты. Свет лампады из угла Таял на лице. За окном луна взошла В трепетном кольце. Этой ночью голубой Будем вместе ждать зарю. Этот лозунг за тобой Вещим сердцем повторю.

Андрею Белому (с. 55). Андрей Белый (наст, имя и фам. Борис Николаевич Бугаев; 1880–1934) — поэт, прозаик, теоретик символизма, которого Соловьев неоднократно называл братом. 1. Эпиграф — из ст-ния А. Белого «Преданье» (1903). Sanctur amor — святая любовь (лат.). 2. Эпиграф — из «Илиады» Гомера (Песнь XXII, ст. 389–390; в тексте сб. ошибочно указана Песнь X). В переводе Н. Гнедича: «Если ж умершие смертные память теряют в Аиде, / Буду я помнить и там моего благородного друга!» Орест — сын царя Агамемнона, отомстивший за его убийство; Орест и его друг Пилад символизировали крепкую дружбу. Эврот — река, на которой стоит Спарта. Менетий — один из аргонавтов, отец Патрокла. Подразумевается Н. В. Бугаев, умерший, как и М.С. Соловьев, в 1903. Скамандр — река возле Трои. Фетида — мать Ахилла. Подразумевается О. М. Соловьева.

Если ж умершие смертные память теряют в Аиде,

Буду я помнить и там моего благородного друга!

Ноm.Il. XXII, 389–390

Тебе привет мой с бедных, болотных мхов, Где топи вяжет первый осенний лед, Я шлю на дальнюю чужбину — Родины ласку и ласку друга. Пустеют, глохнут рощ золотых дворцы, Ароматичен мертвый, истлевший лист. Сверкает сталью пруд студеный — Рыб омертвелых глухая урна. Услышь мой голос в пышном раю искусств, Патрокл мой кроткий, мой дорогой Орест, С времен беспомощного детства Брат мне по сердцу и брат по лире. Давно уж муза черных твоих кудрей Венчала россыпь гроздьями чермных роз, Когда некрепкими перстами До золотых я коснулся вервий. Согласно жили наших богини лир: В один вплетались запечатленный хор Твоя роскошная царица С бедною музой моей деревни. Почто развел нас неумолимый Рок? Святой оракул вновь не постиг Парис: Ладья фригийская проникла К Спарте святой, в тростники Эврота. Ах! сколько сирых всплачется матерей И овдовелых сколько воскликнет жен: О, если б, красная Елена, Ты не срывала фиалок Иды! Кому оплакать наш злополучный рок? И твой Менетий прежде тебя угас, У струй скамандровых Фетида Плакать не будет о милом сыне. Но цвесть весною будет мой дикий сад, Кусты прозябнут, что насадил отец, И снова яблони-невесты Грудь нам овеют душистым снегом. И настежь окна синей весне открыв, Я буду гостя с чаяньем тихим ждать, И первых жаворонков трели Будут мне вестью о дальнем друге.

IV. МАКСУ ВОЛОШИНУ (Сонет) [24]

Ты говорил, а я тебе внимал. Элладу ты явил в словах немногих: И тишину ее холмов отлогих, И рощ, где фавн под дубом задремал. Когда б ты знал, как в сердце принимал Я благостную нежность линий строгих. Ты оживил напевы козлоногих И спящих нимф, в тени, без покрывал. И понял я, что там безвластно горе, Что там пойму я все без дум и слов, Где ласково соединяет море Брега мостом фиалковых валов, В которых отразился свод лазурный, Где реет тень сестры над братской урной.

Максу Волошину. Сонет написан в Коктебеле, во время краткого пребывания там Соловьева в июле 1907 г. Где рдеет тень сестры над урной брата… — скорее всего намек на сюжет «Ифигения в Тавриде».

V. А. Г. КОВАЛЕНСКОЙ [25]

Эринний

грозных горький, безлирный вопль Затмил внезапно дня твоего закат; Как древле старица Гекуба, Урны несла ты с любезным пеплом. Но не подрезан Скейский высокий дуб, И синь как прежде твой заповедный Ксанф, И веют в древней, дикой роще Тень Поликсены и тень Кассандры. С каменьев храма стерта родная кровь; Ахейской меди смолк смертоносный гул. Целят твое больное сердце Тихие лиры, полей свирели. Благоуханен жизни твоей отцвет, Как зыбколистных лип золотой хитон, И свежи девственные розы В древнем раю твоего наследства. Твоей осенней, давней печали тишь Лелеет чутко вешний младенца смех, И при тебе цветет пышнее Рдяный румянец веселой нимфы.

А.Г. Коваленской. (с. 59). Коваленская Александра Григорьевна (1829–1914) — бабушка поэта. Эриннии — в греч. мифологии богини мщения. Гекуба — жена троянского царя Приама, мать Гектора; потеряла своих детей в Троянской войне. Скейский дуб — родовое древо. Ксанф — бог реки Скамандра возле Трои. Подразумевается дедовский пруд. Поликсена, Кассандра — дочери Приама и Гекубы, плененные и греками. Поликсена была обручена с Ахиллесом. …вешний младенца смех; румянец веселой нимфы — речь идет о младших внучках А Г. Коваленской — Александре и Елизавете, детях ее сына Виктора Михайловича.

VI. Г. А. РАЧИНСКОМУ [26]

Обет не ложен: царства любви ключарь Тебя помазал тайн расточать дары, И на твоих одежд ометы Пала воня золотого мира. Кого наведал полночью Никодим, И кто под древом Нафанаила зрел? Он возложил тебе на рамо Крест страстотерпный и вожделенный. Давно скудеет древний Петра алтарь, И не увидит гордый, безумный мир На сединах твоих маститых Розы и терния Аарона. Глушит молитвы пышных блудниц кимвал, Над прахом храмов черный возник Содом, И полн фиал святого гнева Сирых слезами, младенцев кровью. Блюди же втайне Симона древний ключ, Который выпал из оскверненных рук. Да облегчит ярем любови В гору спасенья раба воззвавший!

Г. А. Рачинскому (с. 60). Рачинский Григории Алексеевич (1859–1939) — председатель московского Религиозно-философского общества, философ, переводчик. Редактор последних трех томов собрания сочинений В. С. Соловьева (по завещанию М С. Соловьева). После смерти родителей Соловьева (1903) был его опекуном. Никодим — тайный ученик Иисуса Христа, приходивший к нему по ночам (Иоанн. 3, 1-21). Вместе с Иосифом Аримафейским участвовал в снятии с креста тела Иисуса и положении его во гроб. Нафанаил (Варфоломей- один из 12-ти апостолов, родом из Каны Галилейской; распространял евангельское учение в Индии, Армении и Албанополе (Дагестане). За веру претерпел страшные мучения: с него заживо содрали кожу и распяли. Рамо (церк. — слав.) — плечо. Аарон — старший брат Моисея, его спутник и сподвижник во время исхода; первый первосвященник евреев. Прообраз Иисуса Христа как служителя Бога.

VII. С. Н. ВЕЛИЧКИНУ (Стансы) [27]

Мой друг, единый из немногих Еще не отнятых судьбой! В родных полях, в полях убогих Мы снова встретились с тобой. Был майский вечер. Быстро тая, Тускнела красная гряда. Над темным парком золотая Горела трепетно звезда. Ты помнишь трав благоуханье, Зарю в теченье ночи всей И на рассвете трепыханье Золотоперых карасей? С удой, над аиром зеленым, Ты, как сейчас, в глазах стоишь. Ползет туман; субботним звоном Полна задумчивая тишь. Идя родною Комарихой, Ты песню вольную запел. Дышала зелень; вечер тихий Благоуханьями кипел. Твоя душа всегда уныла, Тебе в глаза глядится тьма; И мне угрозы затаила Уже нависшая зима. Но будет май, и мы воскреснем. Тогда на родину причаль, Чтоб вместе слиться нашим песням В одну старинную печаль.

С. Н. Величкину (с. 61). Величкин Сергей Николаевич — сын старшей дочери Е. Ф. Любимовой, Марии Степановны. Летом 1905 Соловьев писал Т. А. Рачинской, ходатайствуя для С. Н. Величкина о месте в Московской гимназии: «Сергей Николаевич — мой лучший друг с детства, хороший, умный и образованный человек, а сверх того племянник Зязи [А. С. Любимовой — В.С.] (РГАЛИ. Ф. 427. Оп. 1. Ед. хр. 3222. Л. 3). Аир (болотный) — растение с длинными мечевидными листьями, цветет в мае-июне, распространяет сильный аромат.

VIII. И. С. ЩУКИНУ

1 Вспомни о нашем последнем свидании, Под небом печальным Зеленеющей Дании, Где разносятся чайки рыдания, Споря с оркестром купальным. Вечером дали Станут неверней, туманней. В окнах рояли Нежно сольются с словами простого романса О ранней Смерти влюбленного Ганса. В Дании горе Станет прозрачней и тише: Между зеленых каштанов сверкает так ласково море; Мягко звонят колокольни и высятся острые крыши. Вечером сядь под плакучей, развесистой ивой, И Андерсена Вспомнишь рассказ ты тоскливый — О том, как измена Бедного, доброго Ганса убила. Под ивой, Там, где ребенком он с нею бывал на свидании, Да, под зеленою ивой задумчивой Дании Бедного парня могила. Дания! Помнит ли ныне твое вечно серое море Про всемирное, вечное горе, Про глухие страдания Принца печального, в черном берете, со шпагой? Или уснуло оно, погребенное влагой Волн, что сереют и в небо уходят, спокойные? Всё неподвижно; пестреют домов черепицы, В лазури плескаются флаги, Льются оркестра созвучия стройные, И проносятся серые птицы. Да, но когда океан свою даль затуманит, Смолкнет тревога докучная жизни вседневной, Образ печального принца под месяцем встанет — Призрак тоскующий, жаждущий мести и гневный. Да, золотые предания Ты сохранила, страна безысходной неволи! Небо неясное, воздух больных меланхолий — Зеленая Дания! 2 Помнишь ночь? Зари дрожало пламя, Летний день и холодел, и гас. По дороге пыльной, меж полями, Дребезжал наш ветхий тарантас. Ветер выл, холодный и зловещий; Над болотом зыблился туман. Там, в задке, позвякивали вещи, Кувыркался серый чемодан. Помнишь, как «должно быть, опоздали», Выехав из леса, ты сказал. Перед нами в темно-синей дали Огоньком едва мерцал вокзал. И, со всех сторон объятый мраком, Озаряя сумрачный простор, В вышине надежным, верным знаком Загорелся грустный семафор. Помнишь, как в вагоне полутемном Мы предались неземной мечте. Жизни смысл таинственно-огромным Представал в вагонной темноте. И стучали яростно колеса, И баюкал равномерный звук… И к нестройным голосам хаоса Чутко ты прислушивался, друг. Этот миг не может быть случаен… Помнишь, как, перелезая рвы, Ночью мы скитались у окраин Тьмой огней мерцающей Москвы? Этой ночью, светлой и прощальной, Наш союз навеки заключен. И, премудрый, строгий и печальный, Ты в душе моей запечатлен.

IX. ИЗ ЭПИФАЛАМЫ [28]

Всё улыбается светло Вам: Цвести природа начала; Кружится в сумраке еловом, Над мохом, первая пчела. Шумят разлившиеся воды, И на закате хороводы Тревожат песнью сон дерев. Под звонкий смех веселых дев Летают легкие качели. Под искрометной синевой Светлеет ярко зелень хвой, И Primavera Ботичелли, Под говор птичьих голосов, Скользит меж нимф, в глуши лесов. И, терем льда разбив хрустальный, Ревет ручей, как дикий скимн; И шум воды, и звон пасхальный Сливают звуки в общий гимн. И гром воды, и пенье меди — Всё, все вещает о победе, И грудь земли открыла всем Восторгов праздничный эдем. Гуляет ветер вольно, шумно Над первой зеленью листов. В короне полевых цветов, В объятья милого Вертумна Помона юная спешит; И ветер травами шуршит. В саду вечернем, благовонном, Поет скрипучее ведро. И солнце прячет, внемля звонам, Багрянозлатное ядро. Поля овеял сумрак мирный И — светоч области эфирной — Один, на синеве густой, Выходит Геспер золотой, И соловей — любовник томный — Когда забрезжила звезда, Поет, порхнувши из гнезда, Над сонным прудом, в роще темной. Цветы — священный фимиам, И звезды — клир, и роща — храм.

Из Эпифаламы (с. 65). Эпифалама (эпиталама; от греч. epithalamios — свадебный) — ст-ние или песня в честь свадьбы, получившие литературное оформление в античной поэзии в VIII–VI вв, до н. э. Primavera (итал.) — весна; название картины С. Боттичелли. Вертумн — в риской мифологии бог всяких перемен (во временах года, течениях рек, настроениях людей и т. п.), муж Помоны. Помона (от pomo, «древесный плод») — в римской мифологии богиня плодов. Геспер — в греч. мифологии божество вечерней звезды, самой прекрасной из звезд. Клир — причт, люди, которым выпал жребий (греч. «клирос») служить при храме.