Собрание стихотворений

Одоевцева Ирина Владимировна

«Все на земле кончается…»

Все на земле кончается, Теряется, находится… Волна с волной встречается, Волна с волной расходится… На мачте флаг качается, А в трюме крысы водятся. Растрепанная, шумная Душа по горю треплется, Высоко в небе теплется Звезда зелено-думная. Бессонница… Несносица… Соленый бром… Истерика… Тоски разноголосица. Ни отдыха, ни сна. А сердце в омут просится… — Привет тебе, Америка, Чужая сторона! Но если в волны броситься, Не доплывешь до берега И не достанешь дна…

«Под лампой электрической…»

Под лампой электрической, С улыбкой истерической, В подушку толовой. По полю, под луной, Летит стрелой лисица… Нет, это только снится. Нет, это скверный сон — И казино, и Ницца, И

лунный Пантеон. И все ж юна гордится Богатством и собой И горькою судьбой. Она такая странная, Прелестная и пьяная, И — вдребезги стакан… — Вы из далеких стран? Вам хочется любить? Вам хочется пожить На маленькой земле В печали и тепле?…

«В аллеях бродят сумерки…»

В аллеях бродят сумерки Тоскливо, будто умер кто-то. Жасмин под ветром ежится И сыплятся цветы. Опять мелькает рожица Несбыточной мечты. Как за решеткой пленника Горит звезда изменница, И в радио-приемнике Любовь зовет и пенится. Истасканное, пошлое Хрипит чужое прошлое, Любви мешая петь, – Про встречи и разлуки, – О, перестань храпеть! Про плечи, губи, руки, О сладостном грехе И прочей чепухе. Но зябнущее сердце Уже попалось в сеть. О, только бы согреться, Согреться и сгореть.

«Было счастье подвенечное…»

Было счастье подвенечное, Было платье бесконечное, Шлейф, как млечный путь. Звезды, розы и приветствия И классически — Венеция. Все причины и все следствия, Вся земная суть. С океанскою безбрежностью, С восхищеньем, с нежной ревностью, С праздничною повседневностью Ночи до утра… Это все вчера, А теперь пора Днями жить, а не ночами, Стать портретом в пышной раме, От тоски и от удушья Научиться равнодушью, Одиночеству вдвоем. Принимать, вести свой дом. Быть женою экономной, Томной, скромной, вероломной… Вся земная суть, Вся земная жуть.

БАЛЛАДА О ГУМИЛЕВЕ

На пустынной Преображенской Снег кружился и ветер выл… К Гумилеву я постучала, Гумилев мне дверь отворил. В кабинете топилась печка, За окном становилось темней. Он сказал: «Напишите балладу Обо мне и жизни моей! Это, право, прекрасная тема»,- Но я ему ответила: «Нет. Как о Вас напишешь балладу? Ведь вы не герой, а поэт». Разноглазое отсветом печки Осветилось лицо его. Это было в вечер туманный, В Петербурге на Рождество… Я о нем вспоминаю все чаще, Все печальнее с каждым днем. И теперь я пишу балладу Для него и о нем. Плыл Гумилев по Босфору В Африку, страну чудес, Думал о древних героях Под широким шатром небес. Обрываясь, падали звезды Тонкой нитью огня. И каждой звезде говорил он: – «Сделай героем меня!» Словно в аду полгода В Африке жил Гумилев, Сражался он с дикарями, Охотился на львов. Встречался не раз он со смертью, В пустыне под «небом чужим». Когда он домой возвратился, Друзья потешались над ним: – «Ах, Африка! Как экзотично! Костры, негритянки, там-там, Изысканные жирафы, И друг ваш гиппопотам». Во фраке, немного смущенный, Вошел он в сияющий зал И даме в парижском платье Руку поцеловал: «Я вам посвящу поэму, Я вам расскажу про Нил, Я вам подарю леопарда, Которого сам убил». Колыхался розовый веер, Гумилев не нравился ей. – «Я стихов не люблю. На что мне Шкуры диких зверей»… Когда войну объявили, Гумилев ушел воевать. Ушел и оставил в Царском Сына, жену и мать. Средь храбрых он был храбрейший, И, может быть, оттого Вражеские снаряды И пули щадили его. Но приятели косо смотрели На георгиевские кресты: – «Гумилеву их дать? Умора!» И усмешка кривила рты. «Солдатские – по эскадрону Кресты такие не в счет. Известно, он дружбу с начальством По пьяному делу ведет.!..» ...Раз, незадолго до смерти, Сказал он уверенно: «Да. В любви, на войне и в картах Я буду счастлив всегда!.. Ни на море, ни на суше Для меня опасности нет…» И был он очень несчастен, Как несчастен каждый поэт. Потом поставили к стенке И расстреляли его. И нет на его могиле Ни креста, ни холма – ничего. Но любимые им серафимы За его прилетели

душой. И звезды в небе пели: – «Слава тебе, герой!»

«ДЕСЯТЬ ЛЕТ»

(ПАРИЖ, Рифма, 1961)

Вот наша жизнь прошла,

А это не пройдет.

Георгий Иванов

СТИХИ, НАПИСАННЫЕ ВО ВРЕМЯ БОЛЕЗНИ

1. «Мне казалось всегда, что писатель…»

Мне казалось всегда, что писатель Очень нужен на этой земле, И что я для Вас, мой читатель, Как тепло, как еда на столе. Но какое Вам в сущности дело До того, что я стать хотела Другом Вашим, опорой в борьбе, Утешеньем в горькой судьбе. Вот пишу я черным по белому, По щемяще до слез сожалелому, Без утайки и без прикрас, Откровенно, как в смертный час — Обо всем, что я не сумела, Как горела душа и болела, Как томилась и как всецело — Вами, с Вами, о Вас, для Вас.

2. «Помурлычь, Королевна-Краля…»

Помурлычь, Королевна-Краля, Уложив на макушке ушки, Помурлычь на моей подушке, Отгони болезнь и печали. С каждым вздохом глотаю бритву, Ненавижу Блеза Паскаля За его дурную молитву Об использовании болезни. Что болезни еще бесполезней И бессмысленнее страданья? «До свиданья, ночь! До свиданья!» Как шальные, кричат петухи. В этот час таинственно-ранний, В час ненужных воспоминаний Заклинаю страданье — исчезни! И чтоб мне простились грехи, Превращая болезнь в стихи.

3. «Вам надо уехать в Египет…»

– Вам надо уехать в Египет — Вам вреден Париж весной, Вам это совсем не по силам. Ах, доктор, старик смешной! За окнами дождик сыплет С упрямою косизной. Как скучно лежать одной… … А ласточки в теплом Египте В шуршанье стотысячекрылом, С мечтою на каждом крыле На север готовы лететь, И Нил плодотворным илом Разлился на целую треть. – О, любите меня, любите, Удержите меня на земле, О, любите меня, любите, Помешайте мне умереть!

4. «Вот палач отрубил мне голову…»

Вот палач отрубил мне голову, И она лежит на земле. И ни золотом, и ни оловом… Кончен спор о добре и зле. И теперь уже, плачь не плачь, Не пришьет головы палач. Посмотри, какая красивая, Косы черные, как смоль, А была гордячка спесивая, Презирала бедность и боль. Только как же… Позволь, позволь. Если это моя голова, Как могла я остаться жива! И откуда черные косы И глаза лукаво-раскосые? И какая же я гордячка? Вьются вихри. Несется конница, Пол вздымает морская качка, В лоб стучится, в сознанье ломится Балаболка — ведьма — бессонница — Надоела! Которую ночь… Убирайся отсюда прочь! Убирайся. Все это бред — Уголек, залетевший из ада, Лепесток из райского сада, Никакой головы здесь нет. Никакой головы. Ничего. Беспощадно метет метелка, Полнолунным светом звеня, Выметая в пространство меня. Дверь распахнута в праздничный зал, Сколько там позолоты и шелка, И гостей, и цветов, и зеркал! В зеркалах отражается елка Оттого что всегда Рождество — Вечный праздник на Божьем свете. В хороводе кружатся дети. Кто же я? Одна из детей? Снова детство. Как скучно… А если Я одна из старушек гостей, Прапрабабушка в шелковом кресле… — Замолчи, замолчи, балаболка. Замолчи, не трещи без умолка! Ты же видишь прекрасно: я — елка. Я вот эта елка зеленая, Блеском свечек своих ослепленная. Как волшебно… Как больно… Огонь.

5. «Подушка, тетрадь, чернила…»

Подушка, тетрадь, чернила, Жасмин и солнце в окне. Ленора, Сольвейг, Людмила, Русалка на лунном дне. … О том, как я жизнь любила, Как весело было мне. О том, что моя тоска Тяжелее морского песка…

6. «Я все понимаю и слышу…»

Я все понимаю и слышу Не хуже, чем кто другой: Вот падает снег на крышу, Бубенчик поет под дугой — И мчатся узкие санки Вдоль царственно белой Невы. … Потом я жила на Званке В гнезде у вдовой совы. О том, что было когда-то, Мне лучше не помнить совсем — Глазастых собак и солдата И дочек. Их было семь. Ах, дочки мои — цветочки В сияющем райском саду (…А вдруг они тоже в аду?..) Довольно! Дошла я до точки В беспамятстве и бреду И дальше, нет — не пойду. Пожалуйста, сердце, не охай И воздуха не проси — Пойми, что не так ведь и плохо С тобой нам в Монморанси.