Собрание стихотворений

Одоевцева Ирина Владимировна

«Человек человеку бревно…»

Софии Прегель

Человек человеку бревно, Это Ремизов где-то давно Написал. И как правильно это. Равнодушье сживает со света Одиноких и плачущих. Но Для бродяги, глупца и поэта, У которых мозги набекрень, Одиночество — чушь, дребедень, Трын-трава. Им участье смешно, Им не надо привета-ответа. Вот окончился каторжный день, Не оставив и воспоминаний По себе. Серебристые лани, Запряженные в лунные сани, Под окном. Только где же окно? Где окно и оконная штора? Где же дверь? Так темно и черно, Так черно, что не видно ни зги. — Зазвени зга. Сиянье зажги! Озари эту темь-черноту, Искрометно звеня на лету, Молньеносно метнись в высоту И обрушься пожаром на дом, Огнедышащим дымным столбом, Красным ужасом, черным стыдом Справедливейшего приговора. …

Так погибли когда-то Содом И Гоморра.

«Скользит слеза из-под усталых век…»

М. Крузенштерн

Скользит слеза из-под усталых век, Звенят монеты на церковном блюде. О чем бы ни молился человек, Он непременно молится о чуде. Чтоб дважды два вдруг оказалось пять, И розами вдруг расцвела солома, Чтобы к себе домой придти опять, Хотя и нет ни у себя, ни дома. Чтоб из-под холмика с могильною травой Ты вышел вдруг веселый и живой.

«Верной дружбе глубокий поклон…»

Георгию Адамовичу

Верной дружбе глубокий поклон. Ожиданье. Вокзал. Тулон. Вот мы встретились. Здравствуйте. Здрасьте! Эта встреча похожа на счастье, На левкои в чужом окне, На звезду, утонувшую в море, На звезду на песчаном дне. — Но постойте. А как же горе? Как же горе, что дома ждет? Как беда, что в неравном споре Победит и с ума сведет? Это пауза, это антракт, Оттого-то и бьется так, Всем надеждам несбывшимся в такт, Неразумное сердце мое. Полуявь. Полузабытье. Как вы молоды! Может ли быть, Чтобы старость играла в прятки, Налагала любовно заплатки На тоски и усталости складки, На бессонных ночей отпечатки, Будто не было их. Не видны. И не видно совсем седины В шелковисто-прямых волосах. Удивленье похоже на страх. Как же так? Через столько лет… Значит правда — времени нет, И уводит девический след Башмачков остроносых назад, Прямо в прошлое — в Летний сад. По аллее мы с вами идем, По аллее Летнего сада. Ничего мне другого не надо. Дом Искусств. Литераторов Дом. Девятнадцать жасминовых лет. Гордость студии Гумилева, Николая Степановича… — Но постойте, постойте. Нет, Это кажется так, сгоряча. Это выдумка. Это бред. Мы не в Летнем саду. Мы в Тулоне, Мы стоим на тютчевском склоне, Мы на тютчевской очереди Роковой — никого впереди. Осторожно из-за угла Наплывает лунная мгла. Ничего уже не случится. Жизнь прошла. Безвозвратно прошла. Жизнь прошла. А молодость длится. Ваша молодость. И моя.

РАЗНОСТОПНЫЕ ЯМБЫ

Лазурный берег, берег Ниццы. Чужая жизнь. Чужие лица. Я сплю. Мне это только снится. До смерти так недалеко. Рукой Подать. Я погружаюсь глубоко — С какой сознательной тоской — В чудовищную благодать Дурного сна. Его бессмысленность ясна: На койке городской больницы Страдания апофеоз И унижения. Но розы, розы, сколько роз И яркий голос соловья Для вдохновения Во сне. Я сплю — все это снится мне, Все это только скверный сон, Я сознаю, что я — не я, Я даже не «она», а «он» — И до чего мой сон нелеп. О, лучше б я оглох, ослеп, Я — нищий русский эмигрант. Из памяти всплывает Дант. «Круты ступени, горек хлеб Изгнания…» Так! Правильно! Но о моей беде, О пытке на больничной койке Дант не упомянул нигде: Такого наказания Нет даже в дантовском Аду. … Звезда поет. Звезда зовет звезду. «Вот счастие мое на тройке…» Ни тройки, ни кабацкой стойки, Ни прочей соловьиной лжи. Ты пригвожден к больничной койке, Так и лежи! А рядом енчит старичок. В загробность роковой скачок Ему дается тяжело. Ничто ему не помогло, Проиграна его игра, И он уже идет ко дну, Крестом и розою увенчан. И значит стало на одну Жизнь опозоренную меньше. Пора о ней забыть. Пора! Как далеко до завтра… До вчера… Таинственно белеют койки, Как будто окна на Неву. Мне странно, что такой я стойкий И странно мне, Что я еще живу, И что не я, а старичок В бессмертье совершил скачок В нелепом сне.

«Я не могу простить себе…»

Я не могу простить себе — Хотя другим я все простила — Что в гибельной твоей судьбе Я ничего не изменила, Ничем тебе не помогла, От смерти не уберегла. Все, что твоя душа просила, Все то, что здесь она любила… Я не сумела. Не смогла. Как мало на земле тепла, Как много холода — и зла! Мне умирать,

как будто, рано, Хотя и жить не для чего. Не для чего. Не для кого. Вокруг — безбрежность океана Отчаяния моего — Отчаяния торжество. И слезы — не вода и соль, А вдовьи слезы — кровь и боль. Мне очень страшно быть одной, Еще страшнее быть с другими — В круговращенье чепухи — Страшнее. И невыносимей. В прозрачной тишине ночной Звенят чуть слышно те стихи, Что ты пред смертью диктовал. Отчаянья девятый вал. Тьма. И в беспамятство провал – До завтрашнего дня. 1958

«Последнее траурное новоселье…»

Последнее траурное новоселье. Мне хочется музыки, света, тепла, И чтоб отражали кругом зеркала Чужое веселье. И в вазе хрустальной надежда цвела Бессмертною розой, как прежде. Смешно о веселье. Грешно о надежде. В холодной, пустой, богадельческой келье Сварливая, старческая тишина И нет ни покоя, ни сна, И тянет тоскою из щелей окна, Из сада, где дождь и промозглая слякоть. Не надо, не надо! Прошу вас не плакать.

«Ни спора с судьбой. Ни укора…»

Все чисто для чистого взора,

Н. Гумилев

Ни спора с судьбой. Ни укора. Жара и усталость. Бреду Одна вдоль чужого забора, Одна, как повсюду на свете. Закатные розы в саду, На небе закатная роза И те огорченья и эти В победно-лучистом свете Заката Апофеоза. А ветер в асфальтном чаду Вздыхает облаком сора: — Все чисто для чистого взора В земном и небесном аду.

«Все было, было, бы.. Лото под лампой…»

Мы играем не для денег,

А чтоб время провести.

А. Пушкин

Все было, было, бы.. Лото под лампой, Старушки богаделки, старцы богадельцы — От жизни старостью, как театральной рампой. Вечернее лото — приятнейшее дельце Пред тем как спать идти, с восьми до десяти. Ведь «не для денег, а чтоб время провести», Как черти в дурачки у Пушкина играли. Телевизьон трещит в полубезлюдном зале. Я в комнате своей у лунного окна. Дверь заперта на ключ. Одна, всегда одна С тех пор, как умер ты — одна на целом свете. Пора казалось бы и мне ожесточиться, Стать язвой-сплетницей, подслеповатой, злой, Лихой лотошницей, как богаделки эти. Луна сквозь облаков полупрозрачный слой, Как там, как над Невой, прелестно серебрится. — Луна, далекий друг, сестра моя луна… … Не то, что молодость спешит, летит стрелой И падает стремглав подстреленною птицей, А то, что молодость так бесконечно длится, Когда давно она мне больше не нужна.

«Неправда, неправда, что прошлое мило…»

Неправда, неправда, что прошлое мило. Оно как открытая жадно могила — Мне страшно в него заглянуть. – Забудем, забудьте, забудь!.. По синим волнам океанится парус, Налейте вина и возьмите гитару, Давайте о завтра мечтать. Чтоб завтра казалось еще неизвестней, Еще невозможней, тревожней, прелестней, Чтоб завтра не стоило ждать. О, спойте скорей «Лебединую песню» И «Белой акации» И «В том саду», Хоть встретились мы не в саду, а в аду, В аду эмиграции. А парус белеет навек одинокий, Скользя по волнам в байроническом сплине, В пучине стихов, от шампанского синей. И вот наконец приближаются сроки И час расставанья рассветно-жестокий, – Прощайте, прощайте, пора! Прощайте, желаю Вам счастья! Но разве так поздно? Нет, здравствуйте, здрасьте! Уже не сегодня, еще не вчера, Еще далеко до утра! — И значит, игра Продолжается.

«Банальнее банального…»

Юрию Терапиано

Банальнее банального, Печальнее печального Сознанье — жизнь прошла. Ну что ж? Поговорим О подвигах, о славе — Троя, Рим. Вот дни мои и все мои дела. Как мало доброго. Как много зла. Не то я делала, не так жила, И ясно, что я лучше быть могла. От одиночества и от усталости Прилив горячей нежной жалости К себе и прочим тварям на земле, Как уголек, краснеющий в золе. Печаль, похожая на вдохновенье, И драгоценно каждое мгновенье, Когда уже отсчитаны они — На счетах звонких и магических — Мои пустынные, торжественные дни. Но раз в стихах лирических Нельзя без точки зрения И собственного мнения, Я признаюсь — банальнее банального, Сусальнее сусального Мне кажется высокий этот тон Раскаяния, просветленья И старческого всепрощенья Предпохоронный звон, Полупоследний стон, Благословляющее — «Ах!» Нет, старость мудрая, прости, С тобою мне не по пути Ни в жизни ни в стихах До самой смерти.