Сочинения
Шрифт:
В Аламанно все эти черты были заложены от природы; впоследствии они обнаружились и стали известны всем, когда синьория послала его в Ареццо; с великой для себя честью успокоил он народные волнения в городе и вне его, как об этом подробнее говорится в нашем рассказе [241] . В последние годы черты эти развились в нем особенно сильно, а слава его и расположение к нему народа еще выросли после обратного завоевания Пизы; вот почему так скорбели о его смерти все люди в городе, к какому бы состоянию они ни принадлежали, тем более что он умер, во всем блеске свежей славы после покорения Пизы, от долгой и мучительной болезни, нажитой во время этого дохода, и оставил девять дочерей, из которых было пятеро незамужних; особенно скорбели о нем потому, что он умер в самом расцвете деятельности и сил, когда ему всего несколько недель как исполнилось сорок девять лет. Давно уже не бывало по умершем гражданине такого всенародного горя, притом вполне по заслугам, ибо две вещи истинные можно было о нем сказать: одна, – что во Флоренции могли, конечно, оказаться люди, у которых какая-нибудь отдельная хорошая черта его была развита еще сильнее, но в целом не было гражданина, который мог бы
241
В «Истории Флоренции».
Умер он, как сказано, в Пизе, сорока девяти с несколькими неделями лет от роду, будучи сложения крепкого и внушительной осанки, – умер с такой ясностью ума и такой верой в душе, что невозможно выразить это словами; всех окружавших убеждал он не плакать и не скорбеть, а радоваться его смерти, ибо сам он был ей рад и умирал охотно.
Пошли, господи, мир душе его и сохрани нас и все, что остается от рода его. Знаю, что я сказал о нем много, и все же каждый, кто понимает его, сочтет, что я сказал о нем не слишком много, а слишком мало.
Помню, как в апреле месяце сестра моя Костанца вышла замуж за Лодовико, сына мессера Пьеро Аламанни, и получила приданое в две тысячи неполноценных флоринов наличными деньгами.
Помню, как 12 июля 1510 года я крестил дочь сера Аньоло, сына сера Антонио и внука сера Баттиста, которую называли Александра; крестили ее сер Джованни Карсидонни, Паоло дель Джокондо и я.
Помню, что 15 марта 1510 года общество ткачей избрало меня своим адвокатом на место мессера Франческо Гуальтеротти; способствовал этому сер Бартоломмео Джерини, флорентийский нотариус.
Помню, как в том же году крестил я сына сера Джулиано, сына Лоренцо да Рипа; крестили его мессер Джованни Буонджиролами и я.
Помню, как 28 июля того же года крестил я дочь маэстро Томмазо, сына маэстро Паоло ди Виери; крестили ее Бартоломмео, сын Пьеро ди Пиери, и я.
Помню, как 28 июля того же года крестил я сына Бернардо, сына маэстро Джорджо, которого назвали Джорджо; крестили его один испанец – мессер Диего, Франческо, сын Джулиано Сальвиати, Джулио, сын маэстро Минго, и я.
1511
Помню, что итальянские дела были сильно запутаны, и в городе нашем царило великое смущение по причине папских угроз [242] ; с одной стороны, король Франции был всесилен в итальянских делах, будучи властителем герцогства Миланского и распоряжаясь Болоньей; с другой стороны, между папой, королем Испании, владевшим королевством Неаполитанским, и венецианцами образовалась новая лига, готовившаяся к войне [243] ; город наш, несмотря на зависимость свою от Франции, решил; все же начать переговоры с королем Испании, союз с которым до июня был еще в силе; желая оправдаться перед его величеством от обвинений, возводимых на нас папой, город решил отправить к королю посла [244] ; выборы происходили несколько раз, и в конце концов 17 октября 1511 года был избран я по указанию Лодовико, сына Якопо Морелли; я очень колебался дать свое согласие, так как считал, что это путешествие расстроит мои занятия, в которых я, по возрасту моему, уже сильно преуспел, и мне казалось, что я укреплюсь сильнее, если останусь еще два или три года во Флоренции; однако, по совету отца моего, Пьеро, которому я написал в Монте Пульчиано, где он был: комиссаром, я согласился; он же находил, что мне оказана великая честь таким избранием, ибо посольство это очень почетно по высокому достоинству короля, а тем более по моему возрасту, так как никто во Флоренции не помнил, чтобы юноша таких лет когда-либо избирался для подобного посольства; поэтому он считал, что отказаться мне трудно, а главное, что по молодости лет мне нечего тосковать об отдаленности места. Кроме того, он думал, что мне следует вести себя так, чтобы мною здесь были довольны, и ему казалось, что я таким путем могу создать себе имя; наконец, с денежной стороны он находил, что, при постоянном жаловании в три дуката золотом в день и особом подарке в двести золотых дукатов, мне не надо будет прикладывать от себя; если же город решит не отправлять посла, как это советовали некоторые граждане и особенно гонфалоньер, меня не будут ни упрекать, ни осуждать за отказ. Дай бог, чтобы решение это было правильным, и пошли мне счастливый путь, если надо будет уезжать.
242
Гвиччардини имеет в виду трудность положения, в котором очутилась Флоренция в 1511 году, когда ей приходилось лавировать между Людовиком XII, требовавшим согласия флорентийского правительства на созыв в только что приобретенной Пизе антипапского церковного собора, и папой Юлием II, угрожавшим ей за это арестом флорентийских купцов в Романье, конфискацией их имущества, войной и отлучением от церкви.
243
Антифранцузская, так называемая «Священная Лига» была образована папой Юлием II в октябре 1511 года.
244
Франкофильской политике Содерини противопоставлялась его врагами политика безусловного нейтралитета между Испанией и Францией, откуда и
Помню, что 26 октября Филиппо, сын Паоло Альбицци, и я крестили сына Доменико Риччальбани, которого назвали Бернардо.
Помню, как по смерти мессера Луки Корсини был я избран 6 декабря адвокатом Башенного ведомства (Ufficiali della Torre); в нем состояли Лоренцо дельи Алессандри и Неро Пепи, подавшие черные записки только за меня, Мариотто Сеньи и Джованпи Франческо, помогавшие как мне, так и другим, Бернардо Пуччини, который хотел провести мессера Антонио Строцци и потому положил мне белую записку, несмотря на данное обещание.
Помню, как 9 декабря капитул Бигалло избрал меня своим адвокатом, и я получил, как мне кажется, черные записки от Доменико Бопинсеньи, Томмазо Браччи, Джованни Аттаванти и Франческо, сына Томмазо Джованни.
Помню, как 11 января 1511 года в двенадцать часов дня умерла дочь моя Симона, хворавшая около восемнадцати месяцев болезнью, похожей на чахотку. Боже, сохрани остальных.
Помню, как 29 января [245] я выехал из Флоренции в свое испанское посольство, получив от синьории, кроме своего постоянного жалования в три дуката в день, особый подарок в триста дукатов золотом. Дорога моя шла через Францию прямым путем на Авиньон и Монпелье, и въехал я в Испанию через Салес и Перпиньян; 27 марта я был в Бургосе, где находился тогда король Аррагона, при котором я должен был состоять [246] . Путешествие мое было счастливо, погода стояла прекрасная, сопровождавшие меня люди и животные ни в чем не пострадали.
245
По флорентийскому стилю 1511, по общему 1512 г.
246
Фердинанд Католик.
Помню, что 14 апреля 1512 года жена моя Мария, которую я оставил беременной, родила девочку, которую назвали Симона и Маргарита. Крестили ее по моей просьбе Пьеро Франческо, сын Джорджо Ридольфи, и Франческо, сын Карло Питти.
В 1512 году Пьеро Содерини уже девятый год был пожизненным гонфалоньером, и внутренние дела в городе обстояли следующим образом: люди высокого положения, которым следует иметь влияние, были оттеснены; должности и почести щедро и часто раздавались людям, которые этого не заслуживали по ничтожеству своего рода или потому, что были вообще людьми мало пригодными или просто дурными; от этого происходило, что большая часть благоразумных граждан почти отдалилась от дел общественных и, можно сказать, покинула город; гонфалоньер передавал дела на решение многолюдных советов, где люди мудрые значили мало, дела же решались больше по его указке, так что город оставался почти что под управлением его одного. Отсюда получалось, что общественные и государственные дела велись плохо и во многих случаях были предоставлены самим себе, ибо один гонфалоньер не мог поднять такое бремя, а кроме того, как показал опыт, в нем не было таких качеств, которые заслуженно утвердили бы за ним славу человека мудрого и сильного.
Причина этих бедствий и беспорядка в управлении была в том, что когда Содерини был выбран гонфалоньером, т. е. на должность, созданную с мыслью о преобразовании города, он старался только о том, чтобы сосредоточить государственные дела в своих руках и, насколько мог, отстранить от них людей, всего более известных; может быть, он подозревал их, по-моему напрасно, в том, что они сместят его, как только будут в силах; может быть, он поступал так из голого честолюбия, желая быть единым вершителем всех дел и, насколько возможно, сосредоточить все значение города на себе. Когда он был избран, Большой совет уже начинал расширять число выборных должностей, но Содерини, занятый только своей целью, ни за что не хотел, как это было бы его долгом ради блага города, подумать о том, чтобы пресечь злоупотребления, и, наоборот, он скорее покровительствовал этому расширению; таким образом, в момент его избрания гонфалоньером выборы в синьорию производились с большим отбором, и от каждого квартала выставлялось не больше пяти или шести человек; теперь же пошли такие злоупотребления, что хуже производить выборы невозможно; редко, когда выбирают кого-нибудь уже заседавшего ранее в коллегиях, а из мешков вынимают записки с восемнадцатью или двадцатью именами на квартал. Так происходит при выборах в коллегии и на должности, замещаемые по избранию или по жребию; таким образом совсем выродилась коллегия восьмидесяти [247] , которая по замыслу ее учреждения должна была быть кормчим нашего города.
247
См. примечания к «Заметкам о делах политических и гражданских».
В Испании в 1513 году
Франческо, возраст твой, – тебе исполнилось уже тридцать лет, – обилие многих и бесчисленных даров, данных тебе от бога, обладание умом, позволяющим тебе познать всю суету этой жизни, когда злые должны бояться жизни будущей, а добрые могут на нее надеяться, – все это должно было привести тебя к тому, чтобы ты поступал сообразно дарам твоим, отмеченным выше, и рассуждал не как ребенок и юноша, а как старец. Господь оказал тебе такую милость, что отечество и граждане свободно и законно возвели тебя в звание и поручили тебе дела, важность которых превышает твои годы, а божественная милость сохранила тебя до сегодняшнего дня и дала тебе бoльшую известность и славу, чем ты этого заслуживаешь; ты должен поэтому в делах божественных и духовных сообразоваться с божьими велениями и поступать так, чтобы господь по милосердию своему уготовил тебе в раю ту же долю, какой ты сам желаешь для себя в этом мире. Конечно, жизнь и привычки твои до сего дня не были достойны человека благородного, сына отца доброго, с малых лет воспитанного в правилах благочестия, не достойны и того благоразумия, которое есть в тебе по собственному твоему суждению; нельзя тебе жить так дальше без великого срама, хотя бы перед самим собой.