Солнце сияло
Шрифт:
Смешно сказать, но я ждал руководящих указаний. Диск я склепал с начала и до конца собственными усилиями, Юра не приложил к нему руки и в малой мере, но если бы не он — никакого диска не было и в помине. Он меня понукал и направлял, подхлестывал и пришпоривал. И теперь я снова ждал от него направляющих шенкелей.
— А что теперь? — проговорил Юра. — Теперь тыркайся и пыркайся. Дай той группе, дай другой. По радиостанциям поноси. У тебя же звук сейчас отличного качества, мечта! Ставь в проигрыватель — и гони сразу в эфир. Я бы тебя сам дал, но мне же клипы
— Ладно, сколачивать! — Я был обескуражен Юриной речью. Получалось, он меня бросал. Как Иван Сусанин поляков. Завел в топь — и на, выбирайся сам. А если не сколачивать? — спросил я, стараясь не выказать своей растерянности. Проявлять ее казалось мне стыдным и унизительным. — Если исключить это дело? Можешь на какие-то радиостанции рекомендации дать?
Юра смотрел на меня остановившимся взглядом и не отвечал. У него было такое выражение лица, будто я попросил миллион взаймы — точно зная, что вернуть долг никогда не смогу.
— Что? — недоумевая, произнес я.
— Хочешь, чтоб я им всем стал обязан? — сказал Юра. — Я попрошу — за услугу, что мне окажут, я им втрое должен буду! Не понимаешь, что ли?
Нет, я его понял, что ж было не понять. Он меня бросал окончательно, бесповоротно. Он растворялся в воздухе подобно фантому — не Сусанин, а змей-искуситель, завершивший свое дело; если ты соблазнился — твоя вина: тебя лишь искушали.
— Ладно, — сказал я. — Нет так нет. На нет и суда нет.
Юра взял себя за косичку, подержал ее и отпустил.
— Мы вот как сделаем. — В голосе его была интонация окончательности принятого решения. — Даешь мне на всякий случай еще три-четыре диска. Чтобы у меня всегда с собой наготове. Глядишь, сложится благоприятная ситуация тут же тебя и впарю. Со всем моим удовольствием.
Мы дослушали с ним диск до конца — и отправились в буфет обмывать окончание моей работы над диском. На обмыв я взял пятизвездочный армянский коньяк, оказавшийся ничуть не хуже какого-нибудь «Хеннесси». Юра снова хвалил моего «слоненка», но у меня теперь было чувство, словно он это не обо мне. О ком-то, кто был мной, и вместе с тем был не я. Я сейчас ощущал себя яблоком, проточенным червяком. Я прямо осязал в себе этот его узкий извилистый ход в черных катышках оставленных им испражнений. Праздник рождения диска был испорчен непоправимо.
Тем не менее я совершил все ритуальные действия, что были намечены. После Юры заскочил к Николаю и подарил диск ему. На выходе из Стакана столкнулся с Ирой, мы поздоровались и разошлись, но, сделав несколько шагов, я остановился и, окликнув Иру, подарил диск и ей.
— О, мои поздравления! — сказала она. Спросив затем с иронической улыбкой: — Лариске похвастаться?
— И чтоб за прослушивание мне еще заплатила.
— Ну, это вы уже с ней сами договаривайтесь, — с интонацией двусмысленности парировала Ира.
— Да уж как мы с ней без тебя договоримся, — сказал я.
На том мы и закончили.
Следующим актом ритуального действа были Ульян с Ниной, но до них я заскочил к Ловцу и подарил диск ему. Вернее, передал через стойку ресепшена на втором этаже. У него была какая-то деловая встреча, и меня до него не допустили. Эта осечка с личной встречей неприятно оцарапала меня — напомнив об ощущениях, что я испытал от похвал Юры в буфете за коньяком. Но бог ты мой, какие разные плоды будут принесены этими двумя «посеянными» мной на каменном поле Москвы дисками.
Однако и Ловец оказался не последней моей остановкой по пути к Ульяну и Нине. «Эхо Москвы» — с такой надписью висела в толпе других неприметная доска около стеклянных дверей, ведущих в чрево небоскреба, к которому лепился Новоарбатский гастроном, где на втором этаже, в «Айриш хаузе», мы так любили в свою пору бывать со Стасом. Я было прошел мимо этих дверей — и меня развернуло обратно. «Эхо Москвы» — это была радиостанция, и у меня, кроме того диска, что предстояло подарить Ульяну с Ниной, оставался в кармане еще один.
Казалось, на радиостанции меня ждали. «Передайте трубку дежурному», ответил мне приветливый женский голос с «Эха», куда по моей просьбе позвонил старик-вахтер, одиноко сидевший в пустынном холле первого этажа. Звук в трубке был такой силы, что следом я услышал, как приветливый голос отдал вахтеру распоряжение: «Пропустите его», — и, прежде чем лифт вознес меня на двадцать какой-то этаж, внутренне я вознесся еще выше, залетев на такую высоту, что услышал пение ангелов. У дверей, ведущих в таинство вещательной компании, стояла, уже ждала меня, нетерпеливо постукивая носком туфли о пол, молодая женщина, вероятно, та самая обладательница приветливого голоса.
— Это вы с диском? — опережая меня, спросила она, обнаруживши во всей своей манере общения ту же приветливость, что была в ее голосе. — Координаты свои оставили здесь? — Заставила меня нацарапать на внутренней стороне обложки телефон и протянула мне уже приготовленный листок с рядком каллиграфически выведенных цифр: — Вот, пожалуйста, по этому номеру, в нашу музыкальную редакцию, через недельку.
Тело мое летело в лифте вниз, а душа парила вместе с поющими ангелами. И я уже слышал себя звучащим по этому самому «Эху».
У квартиры Ульяна и Нины был новый, бронетанковый облик. Она была наглухо забрана во всю ширину лестничной площадки и до самого потолка толстым стальным листом, и в этой громадной металлической стене, непомерно маленький в сравнении со всей стеной, будто вход в собачью конуру, был вырезан дверной проем. Должно быть, Ульян с Ниной еще и сами не привыкли жить в этом сейфе, потому что Нина, едва я вошел, принялась оправдываться:
— Ой, ты знаешь, так противно, я, когда подхожу к квартире, глаза зажмуриваю. Но Арбат, представляешь, во что превратился? Бог знает кто шляется. И все время в квартиру лезут. На окна решетки пришлось поставить по водосточным трубам забирались.