Солнечный ветер. Книга четвертая. Наследие
Шрифт:
Они принесли молитвы богам, погрузились на три корабля и отправились в порт Брундизий. На палубах воздвигли палатки, сделанные из бычьей кожи, довольно крепкие и устойчивые. В них разместились император и его близкие. Те, кто был невысок по происхождению – всадники из канцелярии, вольноотпущенники, слуги, устроились кто-где: кто на матрасах из соломы, кто спустился в трюм и нашел себе место там. Казалось, ничто не предвещало беды. И все же…
Через день, ближе к вечеру Марк вышел на палубу и заметил, что небо на горизонте почернело. Морские волны до того спокойные, с ленивым плеском лижущие борт
«Мы все-таки прогневили Нептуна», – подумал Марк.
«Мы разозлили бога моря», – согласился с ним подошедший Помпеян, догадавшийся о мыслях, которые пришли на ум его другу-императору. Он озабоченно продолжил: «На палубе становится опасно, пойдем, спустимся вниз».
С каждой минутой погода портилась. С небес хлынули потоки воды, поднялся сильный ветер, завизжавший и заревевший, точно фурии, готовые отомстить глупым путникам за собственное безрассудство. Марк и Помпеян накинули на головы капюшоны плащей, а рукавами туники закрылись от бьющих в лицо холодных игольчатых капель дождя.
«Убирайте паруса! Все паруса долой!» – сквозь рев ветра кричал морякам кормчий. Он с трудом удерживал огромный деревянный руль, опущенный в бурлящую воду. «Нептун насылает на нас шторм! Живее, живее!»
Палуба под ногами ходила ходуном. Корабль, то проваливался вниз, в самую глубину бездонного морского царства, то его выбрасывало вверх к мрачному черному небу. Ураганный ветер обрывал снасти, трирема жалобно скрипела от кормы до носа и, казалось, еще миг, она превратится в груду хаотично разбросанных по морской воде досок. Двух моряков, бросившихся к мачте, накрыло волной и смыло в темную ктпящую пучину.
«Быстрей в палатку!» – Помпеян схватил императора за руку, и они побежали к корме, скользя по мокрой палубе, падая и поднимаясь.
Преодолевая порывы ветра, они едва добрались до палатки из крепкой кожи, где вперемешку уже сидели господа и слуги. Она была хорошо укреплена и могучий ветер оказался ей не страшен. В ее центре стояла жаровня, чье тепло сразу почувствовали вымокшие насквозь цезарь Марк и Помпеян. Здесь, в сухости и тепле морские волны были не страшны, никто не верил, что они могут принеси какой-то вред такой надежной и выглядевшей крепкой триреме.
– Где Коммод? – громко спросил Марк, озаботившись, что не видит сына. А вдруг этот непоседливый мальчишка выбежал на палубу и там носится наперегонки с волнами?
– Я здесь. – ответил ему Коммод. Он сидел в самом углу неприметный, закрытый с двух боков слугами, которые не столько защищали его от кого-то, а грели. Коммод замерз, губы его посинели, его била сильная дрожь.
– Что с тобой? – Марк подошел ближе.
Сын сидел в промокшей насквозь тунике, укрытый мокрым плащом из овечьей пряжи. С плаща на дощатый пол стекала вода, оставляя небольшие лужицы.
– Я хотел выйти искать тебя, но они не дали, затащили назад, – Коммод подбородком указал на слуг по бокам. Присмотревшись, Марк узнал в них Клеандра и Саотера.
– Не надо было, – заметил Марк, – за мной пришел Помпеян.
– А я все равно хотел! – упрямо набычился Коммод.
– Зачем? Снаружи сейчас опасно. Там дождь, там волны перекатывают через палубу…
– Нет, я хотел тебя увести, – настаивал на своем сын.
«Он очень упрям, – думал Марк, – но здесь его оправдывает забота обо мне. Ведь я уже стар, а значит силы у меня не те, что в молодости и мне не надо переживать по этому поводу».
Изо дня в день он говорил эти слова как заклинание, будто успокаивал себя, до конца не желая верить в свое угасание. Человек до последнего дня думает, что может быть полноценным, что может двигаться, соображать, говорить, дышать, если, конечно, не подвержен тяжелой болезни. И вот эта вера в то, что с ним ничего не случится, дорого обходится на пороге смерти, когда наступает прозрение.
«Все люди смертны и все они несчастны», – припомнился ему Цицерон со своим трактатом. Однако сейчас речь шла не о нем, а о сыне, о Коммоде. Ему еще жить да жить.
«Не забывай, что ты мой наследник. Не рискуй попусту! – строго наказал он. – Со мной был Помпеян, с ним мы и вернулись».
Внезапно послышался громкий треск. Видимо буйный ветер все-таки одолел мачту триремы. Несмотря на качку все почувствовали сильнейший удар. Снаружи раздавались неистовые крики боли, ярости, проклятий.
«О Посейдон, владыка морей, смилуйся над нами!» – воскликнул дрожащим голосом Клеандр.
Он был греком и считал своих богов сильнее римских. А Марку припомнилось чудо дождя, когда они – он и его легионеры – зажатые узкими холмами, окруженные квадами, едва не погибли от жгучего солнца, разящих стрел и огромных камней, летящих в них сверху. Мужество уже начало оставлять римлян и только египетский священников Арнуфий, сопровождавший войско не терял надежды. Он надеялся на своих богов, египетских, ведь солнце и засуха в Египте всегда шли рука об руку, и священники научились с ними бороться. Арнуфий обратился к богу и на римлян сверху хлынули потоки живительной влаги, они были спасены.
«Как же звали египетского бога, к которому обращался Арнуфий? – принялся вспоминать Марк, но затем остановился. – Нет, сейчас это не важно, потому что мы не под солнцем, а на море. Египтяне с морем мало враждовали».
Буря бушевала до утра, только потом, море утихло – Нептун получил свое и успокоился. Из трех кораблей императорской флотилии – одной триремы и двух бирем38, был потерян один, на триреме сломана мачта. На уцелевшей биреме во время шторма смыло палатку в море вместе с находившимися там людьми. Все погибли. Знати среди них не было, в основном там находилась прислуга. Пришлось заняться ремонтом на ходу, медленно дрейфуя в сторону Брундизия.
«Еще один такой шторм, – хмуро заметил Помпеян, – и мы отправимся к Посейдону кормить рыб».
Однако путешествие завершилось благополучно. В Брундизие они переоделись в чистое и сухое, без промедления отправились в Рим. Так закончилась поездка на восток, которая началась мятежом, а концом ее оказался ураган на море.
«Пусть так все и кончится, – после некоторого размышления подытожил Марк Антонин в разговоре со своими собеседниками отцом и сыном Северами. – Пусть буря Запада сметет кровь и бунт Востока и тогда земля наша, душа наша растворит в себе горечь измен и вновь станет чистой и возвышенной».