Солнечный ветер. Книга четвертая. Наследие
Шрифт:
Что поделать, если эти греки бывают такими экзальтированными! И все равно они выглядят более воспитанными, чем несдержанные сирийцы и египтяне.
Когда пришло время покидать Смирну, Марк, показывая на город, сказал: «Ему не хватает хорошего театра, чтобы быть таким же великолепным как Александрия или Антиохия. Я думаю, в императорской казне хватит денег для этого, ведь мы уже не воюем».
Отыскав среди окружавших его людей Агриппина, он подозвал его к себе.
«Я поручаю тебе строительство в Смирне. Останешься здесь, чтобы приглядывать за работой», – сказал он, давно уже все решив.
После разговора с Клеандром Марк обдумывал как удалить Агриппина от себя, от двора, от Луциллы, не нанеся обиды влиятельным Цейониям к чьему семейству принадлежал однорукий. И вот он отдал приказ.
Несмотря на египетский загар, привнесший смуглость на лицо Агриппина, и несмотря на яркое солнце Азии, стирающее тени, стало видно, как тот побледнел, только лицо сделалось не белым, а сероватым, словно бы посыпанным пеплом.
«Я исполню волю моего императора», – овладев собой, спокойно произнес он, приложив правую здоровую руку к тому месту, где находилось его сердце.
И тут Коммод, стоявший поодаль отца, заметил, как гневно сжались губы Луциллы, с какой ненавистью она на него посмотрела. За решением отца оставить Квинта, ее любовника, в Смирне она разглядела козни младшего брата и не без оснований – да это он, Коммод, все устроил. Теперь пусть Луцилла беснуется и кричит в истерике, только Коммод не позволит обманывать своего старшего друга и родственника Помпеяна и постоит за его честь.
Коммод весело притоптывает ногами, обутыми в дорожные башмаки и когда свита чинно двинулась следом за императором на корабль, он не сдерживается, стремительно бежит вперед, обгоняя всех на своем пути. Прибрежный ветер развевает его тунику, треплет его кудри и, кажется, что это бежит не Коммод, а молодой бог, который возьмет императорский корабль под свое покровительство.
Его хотят остановить, но Марк делает повелительный жест рукой: «Оставьте, пусть бежит!»
В это самое мгновение он думает, что Коммод, действительно, его сын. Будто раньше в его душе жили сомнения, а теперь они вмиг улетучились без следа. Сейчас Марк видит у сына ту же порывистость, ту же радость и любопытство к жизни, какие бывали когда-то и у него. В те времена он мог беззаботно уносится на коне от пастухов, напавших на них с приятелем, без боязни идти через реку по шатким мосткам, готовым мгновенно разрушится, мог выдержать испытание вожделением, которому подверг его божественный Адриан.
«Это бежит мой сын Коммод, мой мальчик, – растроганно думает он. – Пусть боги хранят его от морских бурь и от житейских тоже, ведь путь домой иногда бывает трудным».
Мистерии для богини: ДЕМЕТРА
Еще в Смирне Марка застало послание от его старого учителя риторики и старого недруга Герода Аттика30. Аттик – известный мастер речей, пожалуй, самый богатый человек Греции, был известен Марку с юности. Много лет назад Аттик прибыл в Рим, чтобы покорить его, как многие честолюбивые молодые мужчины и преуспел в этом. Ему помогли два обстоятельства: несметные богатства, накопленные отцом Аттика и покровительство знатнейших семейств Рима. Одним из таких семейств оказалась семья Анниев, к которой принадлежал Марк, и мать его разрешила Героду поселился в их доме.
И все же, у Марка не возникло той душевной близости с новым учителем риторики, какая была у него с Корнелием Фронтоном. Помнится уже тогда Герод Аттик начал активно вмешиваться в отношения Марка с другими наставниками, стремясь оттеснить их на задний план. Пожалуй, именно в то время в душе Марка были посеяны зерна неприязни к этому человеку.
Потом они встречались не раз. Марк был верховым судьей в разных делах, связанных с Аттиком, по большей части сомнительных. В чем только не обвиняли Герода: и в невыполнении обещаний покойного отца даровать жителям Афин деньги после собственных похорон, и в убийстве жены Региллы, которая к тому же была беременной. Судья Марк встал на строну бывшего учителя и оправдал его, увидев предвзятость и заинтересованность со стороны обвинения, стремящегося унизить знаменитого ритора и не менее знаменитого богача, а не добиться истины.
Потом горожане Афин опять обвинили Герода в стяжательстве и невыполнении обязательств по благоустройству Афин. Здесь справедливость оказалась на стороне афинян, и Марк отправил Аттика на год в ссылку в эпирский город Орик. Впрочем, там Герод не скучал, открыв новую школу риторики и окружив себя молоденькими мальчиками, а после отбытия наказания вернулся в дорогой пригород Афин Кефисию, где у него находилась богатая вилла.
Сложные, местами запутанные отношения связывали их. В них переплелись и уважение, и ненависть, и презрение. Марк не питал приязни к Героду за его высокомерие, безудержное самовосхваление, за то, что ритор всегда был на стороне семьи Цейониев в любых вопросах, будто это были какие-нибудь скачки, в которых возницей партии зеленых-Цейониев выступал Герод Аттик, а за партию синих-Антонинов – Корнелий Фронтон. И тем не менее, Марк оценил бесстрашный поступок Аттика, отправившего объявившему себя императором Авидию Кассию всего два слова: «Ты безумец!» А ведь тогда еще ничего не было ясно, и победа Марка Антонина была неочевидна.
Герод, конечно, обладал храбростью, этого у него не отнимешь.
Сейчас, открыв послание, отправленное на дорогом пахнущем благовониями пергаменте, Марк обнаружил, что Аттик вдруг впал в слезливый тон, какой был ему совершенно чужд. Ритор жаловался на то, что император забыл его, старого друга и ничего не пишет. А ведь раньше у дверей дома Аттика, можно сказать, толпились посланцы, наступая друг другу на пятки, и все везли письма от Марка Антонина, одного из мудрейших и славнейших цезарей.
«Ему что-то нужно от меня», – подумал Марк. Но затем эту мысль сменила вторая о том, что Аттик не нуждается ни в чем: денег у него достаточно, ведь он самый богатый человек Греции, известности ему, основателю нескольких школ риторики, тоже не занимать. Что же ему нужно?
Раздумья об этом на какое-то время овладели Марком, но вскоре были вытеснены повседневной суетностью, разными заботами важными или второстепенными, но которые он не мог оставить без внимания. Каждый день и в Александрии, и в Смирне ему докладывали секретари по латинским и греческим делам, делились своей озабоченностью братья Квитилии, часто находившие нарушения постановлений и указов императора в деятельности наместников и прокураторов Азии. Отец и сын Северы, занимали внимание рассуждениями о обострившемся соперничестве различных философских школ, особенно в Ахее, волны которого докатывались до Рима.
«Нам надо расставить все по местам, – говорили Северы Марку Аврелию, – ни к чему погружаться в пустые споры о правоте Аристотеля, Сократа или Платона с Диогеном. У каждого можно найти что-то полезное, пригодное для постижения истины».
Марк слушал их, соглашался – сейчас, когда империя наконец достигла мира, как потрепанный бурями корабль достиг гавани, всем требовался длительный отдых от кровавых боев, от тяжких трудов, и даже от докучных философов, порою не знающих отдыха в работе своим языком.