Солнечный ветер. Книга четвертая. Наследие

Красин Олег

– Я думаю, что знает, – предположил Клеандр, – однако сенатор не хочет тебя расстраивать.

Марк прикрыл глаза, чтобы не выдать своих эмоций, ведь в его душе вспыхнул гнев не против Агриппина с которым Луцилла изменяет мужу, а против пронырливого услужника. Это не дело Клеандра совать нос в семейные отношения Антонинов, не его грязному языку передавать дворцовые сплетни, витающие в воздухе вокруг императорской семьи. Он, Марк, видит душу этого подлого человека насквозь, продажную, отвратительную. Конечно, он пришел за наградой как любой доносчик, но Марк давно отвадил этих добровольных шпионов от себя, этих подлых наушников. Он их не слушал и не принимал. Сейчас этот человек воспользовался близостью к наследнику, чтобы проникнуть к самому императору.

«Его надо наказать, – раздумывал Марк. – Надо наказать Клеандра, чтобы дать пример другим подобным людишкам, которых, к сожалению, множество вокруг меня. И хотя природу доносчика не исправить, надо показать им мое отвращение».

Вместо этого, император произнес:

«Ступай, Клеандр! Передай префекту фиска, что я распорядился наградить тебя за верную службу».

Да, он поступил вопреки своему желаю, поскольку во время размышлений глаза его коснулись строк Цицерона и боги сделали так, чтобы ему попалась только одни слова: «Гнев – это мятеж души». Мятеж души! В голове тревожно запели боевые трубы легионов, напоминая о недавнем восстании Авидия Кассия. Любая измена отвратительна и должна быть полностью подавлена, даже если она гнездится в собственной душе.

Марк отпустил Клеандра, но это вовсе не значило, что он забыл о его поступке, не забыл он также и о Луцилле, изменявшей его другу Помпеяну.

«Я вмешаюсь, когда сочту нужным, – решил он. – Наказание обязательно последует. Но трогать Луциллу не буду, чтобы не задеть Помпеяна».

Возвращение

По вечерам император долго смотрел на море, отдающее в лунном свете блеском хорошо заточенного меча. Что впереди? Закончена ли война, как он надеялся, или эта равнина моря, так похожая на сверкающее лезвие гладиуса²², предвещает новые испытания? И кто их посылает? Боги это или люди, не могущие совладать со своими амбициями, тщеславием, гордостью? А может это люди, выступающие проводниками божеской воли? Марк не знал ответа.

И все же, то спокойствие, то внутреннее душевное состояние умиротворения, которого он с таким трудом за последние месяцы достиг, постепенно уходило. Наверное, это было связано с предстоящим возвращением в Рим. Столица империи никогда не отождествлялась у него с отдыхом и развлечениями. Там всегда ожидала работа: бесконечные судебные разбирательства, утомительное чтение посланий со всех уголков страны, просьбы и ходатайства колоний и свободных городов, умолявших о послаблении налогов, и, конечно, сплетни – куда уж без них.

В эту череду обязательных дел Марк мог бы еще включить и прием послов из разных сопредельных государств. К этим встречам приходилось готовиться заранее, знать, что попросят цари или вожди, окружавшие империю, и что потребовать от них. Он, Марк, давно овладел искусством дипломатии, и, тем не менее, так глубоко вникал в перипетии предстоящих переговоров, будто участвовал в таких делах первый раз. Пожалуй, эту привычку привил ему приемный отец император Антонин никогда не поступавший наобум, не действовавший поспешно, сгоряча, без доступа ко всему, что могло помочь ему новыми сведениями.

Вот и здесь, в Александрии, Марка навестило пышное посольство из Парфии. Ее царь Вологез давно уже смирился с поражениями, понесенными в предыдущий войне от легионов под командованием Авидия Кассия. Да, этот Кассий, впоследствии мятежник, тогда сослужил хорошую службу Риму, здесь приходится быть справедливым и не кривить душой. Так думал Марк, узнав о прибытии парфянского посольства. И почему он все время натыкался на Кассия, почему не мог забыть о нем? Видимо оттого, что рана его душе оказалась слишком глубокой, чем он предполагал поначалу. И нанесли ее одни из самых близких людей, которым он доверял – Авидий и Фаустина…

Посольство возглавлял бывший стратег Парфии Хосров, отставленный от военных дел и с недавних пор занявшийся переговорами. Ему пришлось снова вспомнить навыки посла, как когда-то, когда он посетил Осроену и пытался склонить на строну Парфии тамошнего царька Ману бар Ману. Тогда переговоры закончились провалом. Сейчас Хосров стоял перед Марком в белых шелковых одеждах, расшитых золотистыми нитями, торжественный и нарядный, как статуя перворазрядного бога в Пантеоне парфянских богов, вроде Ахурамазды. Щеки у него были нарумянены, глаза подведены темно-синей краской по обычаю семьи Суренов. Так раскрашивались все их мужчины перед решающей битвой. Видимо посольство к старому римскому врагу рассматривалось Хосровом как серьезное дело с неясными последствиями.

Марк, конечно, ничего не знал об обычаях знатных парфянских семейств. Он лишь уточнил: «Не тот ли ты Хосров, который прятался от наших легионов в одной из пещер близ Ктесифона?»

На этот вопрос Хосров, не подав вида, солгал: «О величайший и достойнейший из римских правителей, этим человеком был мой брат. Его уже нет с нами, Ахурамазда забрал его к себе».

Император поднялся с высокого кресла, на котором по преданию сидел Александр Великий²³, подошел к Хосрову, жестом пригласил его расположиться возле стола, уставленного разнообразной едой. Они возлегли на ложе в окружении советников, продолжили беседу.

Как сообщил Хосров, Вологез направил его с миссией заключить вечный и нерушимый мир между двумя державами, веками, враждующими друг с другом. Война надоела всем, тем более что у римлян появилась новая забота – сдерживать варваров на северных границах.

«У царя Вологеза тоже есть могущественные враги на севере, – проявил осведомленность Марк, показывая, что не один Рим находится в сложной ситуации. – Я слышал, степное племя аланов доставляет вам беспокойство. Во время правления отца вашего повелителя они уже пытались захватить Армению».

«Этой угрозы мы не боимся, – с напускной небрежностью отвечал Хосров, возведя глаза к потолку, – мы покроем этих кочевников тучей стрел. А наша железная конница раздавит их под копытами тяжелых лошадей, как давит степных сусликов, встречающихся на пути».

Марк Аврелий иронично улыбнулся, но не стал комментировать боевые способности катафрактов²⁴, не единожды терпевших поражение от легионеров Рима.

«Итак, что ответит нам великий и могущественный император о вечном мире между Римом и Парфией?» – спросил Хосров.