Солнечный ветер. Книга вторая. Младший брат

Красин Олег

С опытным советником Юнием Рустиком он затеял реформу управления. Цель ее состояла в распространении влияния всадников, поскольку сенаторское сословие редело, и исполнять государственные обязанности становилось некому. Он заменил секретаря Антонина Секста Волузиана, имевшего склонности к литературе и за то ценимого отцом Марка, на Тита Вария Клеменция, ветерана с большим опытом военных сражений. Марк вообще вызвал ропот старых сенаторов пристрастием к легатам легионов, пригласив в свою администрацию Септимия Севера, Валерия Кандида, Максимина и других известных военачальников. Однако, чтобы не обижать Сенат

он присутствовал почти на каждом заседании в курии и находился в комициях нередко до самого вечера, пока председательствующий консул не произносил: «Мы больше вас не задерживаем, отцы сенаторы!»

– Так что тебе нужно, Галерия?

– О пустяки, Марк, не волнуйся! Я уже была у префекта Рустика, он не отказал, помог мне. А к тебе я зашла выразить почтение.

– Я это ценю, – наклонил голову Марк, с недоверием глядя на Лисистрату, которую знал достаточно хорошо, просто так она не заявится. Похоже, пришла угостить его медовыми конфетами, предварительно обмакнув их в змеиный яд.

– Кстати, не знаю, ведомо ли тебе, но по городу ходят слухи о Фаустине и цезаре Вере.

– О Луции? – поднял брови Марк.

– Да, да, о них. Говорят, их видели вдвоем на спектаклях Марулла. И это было не один раз.

Марк улыбнулся:

– Пустяки, я знаю, что Фаустина любит представления. Она без ума от пьес, гладиаторских боев в амфитеатре Флавиев, скачек в Большом Цирке…

– Вот-вот, от гладиаторов, – вставила Галерия, сделав упор на последнем слове. – Говорят, но я этого не утверждаю, что дети, которые скоро родятся – не от тебя, цезарь.

– Ты, Галерия все мешаешь в одну кучу: то Луций, то гладиаторы. Мне эти слухи известны, и я им не верю, – голос Марк был твердым, а взгляд холодным. Он не любил, когда вмешивались в дела семьи, особенно, если этим занимались такие люди, как Галерия. Ни положение в обществе, ни проживание в прошлом под одной крышей с Антонином, не давали ей такого права…

И все же после ухода бывшей наложницы Антонина Пия, он долго пребывал в задумчивости. Сама того не подозревая, Галерия воткнула в его сердце ранящую иглу недоверия: действительно ли будущие дети от него? Не поспособствовал ли ему, Марку, Луций в таком деликатном вопросе?

Он начал вспоминать как жена и брат вели себя, когда встречались в его присутствии, о чем разговаривали, какие слова произносили. Но главное заключалось не в этом. Важно было вспомнить их лица и взгляды, стоило извлечь из памяти интонацию голосов, движения тела и рук. Наверное, что-то происходило между ними. Марк не мог дать себе точного ответа что именно, но внутренний голос подсказывал: змея пряталась в траве.

Он усмехнулся про себя. Не слишком ли много змей? Эти гадкие твари во сне Фаустины, змеи измены в его мыслях. Если бы он не был воспитан стоиками, матерью Домицией и отцом Антонином, то, пожалуй, дал бы волю тяжелым подозрениям и яростному гневу. Он отправил бы Фаустину в ссылку на дальние острова, а Луция бы казнил, поступил бы подобно Тиберию, Нерону или Домициану. Но он не такой. Он выше человеческой грязи. Самое благоразумное в его положении – сделать вид, что ничего не случилось. И вправду – ничего. Он убедит себя в этом, уже убедил. Его подозрения, замешанные на словах Галерии, останутся лишь подозрениями. И к тому же, разве можно верить той, кто с радостью

внесет смуту в его дом, в его сердце?

Он приказал подготовить паланкин, отправился в Сенат. Загрузить себя работой показалось ему лучшим выходом, чтобы скрыться от навязчивых дум. Пусть лучше он будет разбирать тяжбы по налогам или землеотводам, чем слушать неумолкаемый ропот сердца, в котором поселились сомнения.

Гладкое движение души

Все лето и начало осени император Луций Вер проводил в развлечениях. Душа его скользила, окунаясь в бездну удовольствий, но не падала в нее безвозвратно, оставалась на самом краю. Она, точно проверяла предел, границу, переступив через которую погибнет навсегда. Гладким движением души эпикурейцы называли наслаждение жизнью и Луций окунался в него с головой.

В сопровождении Гемина и Агаклита, а иногда и другого вольноотпущенника Коды, он ночи напролет шлялся по низкопробным тавернам, грязным кабакам и винным харчевням-попинам⁷, где наряду с греческими философами можно было встретить всякое отребье: воров, убийц, беглых рабов, гробовщиков и жрецов разных культов, собирающих пожертвования на своих богов. Такая жизнь ему нравилась, он упивался ею. Приличные девушки и женщины, среди которых была Фаустина, оказались на время забыты из-за посещения проституток в лупанариях.

В тавернах он пил без удержу вино, пока не приходил в полное бесчувствие. Любимым его занятием становилось тогда метание монет в кувшины с вином.

– Кто попадет в кувшин, – кричал он, – тому дам… Хотя нет, ничего. Сначала попадите.

Он кидал качающейся нетвердой рукой серебряные сестерции в глиняные кувшины, стоявшие на соседних столах, но кидал удивительно метко. Кувшины разлетались вдребезги, по столу текло вино, пачкая доски и одежду сидевших, однако те не бранили Луция, а бросались друг на друга, стремясь первыми схватить отлетевший сестерций.

– Смотрите на них! Смотрите! – радостно кричал Луций, показывая пальцем. Он покатывался с хохота, и хлопал по плечам сидевших рядом собутыльников.

Ни Гемин, ни Агаклит не могли повторить его бросков. Их деньги, а кидали они из скупости медные ассы, стукались о стенку, катились по полу, и народ, сидевший на скамьях, торопился их собрать, толкая и пиная соседей.

Во время таких приключений иногда его не узнавали, и это нравилось Луцию больше, чем устраиваемые им игрища. Всегда приятно быть неузнанным посетителем, гостем таверны или грязной забегаловки, в которой можно безнаказанно устроить любую непристойную выходку.

Он метал монеты один раз, другой. За дальним столиком сидели несколько юношей, по виду из благородных семей, они тоже порядком набрались и громко разговаривали, размахивая руками. Обсуждали недавние гладиаторские бои, устроенные Луцием Вером в амфитеатре Флавиев.

Луций, услышав их разговор, хотел было похвастаться тем, что этот именно он доставил такое удовольствие, что он, Луций Вер, любим народом Рима за свой веселый и добрый нрав. Однако в последнюю минуту решил привлечь внимание другим способом – бросил новый сестерций в кувшин на дальнем конце их стола. Сосуд лопнул и, поскольку был полным, вино обрызгало всех сидящих.