Солнечный ветер. Книга вторая. Младший брат
Шрифт:
– Ты уже объявил о грядущем походе в Армению?
– Завтра всех оповестят. Мы пойдем осенью. Для этого все готово.
Вологез нетерпеливо потянул Нефтис к ложу, стоявшему посреди комнаты под шелковым алым балдахином, и молодая жена, немного поупрямившись, чтобы возжечь еще большую страсть в муже, наконец, сдалась. Тогда он принялся ее неистово ласкать, целуя зажмуренные миндалевидные глаза, покусывая пухлые детские губы…
Когда же после бурного соития Вологез откинулся на спину, лежа в блаженной истоме, то с удивлением вдруг снова услышал голос Нефтис, хотя после бурных и неистовых любовных слияний она обычно крепко засыпала.
– Не хочешь ли ты сам, мой повелитель, повести всадников. Может лучше ты завоюешь славу в бою, чем отдашь ее Хосрову, хотя он и хороший воин.
– Мне? Самому вести войско? – еще больше удивился Вологез.
Он лежал в испарине и мечтал только о прохладе озерной воды – искусственный водоем вырыли по его приказу прямо в центре сада, охватывающего дворец в Нисе. Лето в этом году выдалось необычайно жаркое и засушливое и, хотя он почти все время проводил в зимней столице, располагавшейся на севере страны, это не спасало. Пришлось даже прекратить выезды со свитой на охоту, несмотря на то что большинство важных вопросов решалось именно в седле.
Всегда мнительный, настороженный Вологез задумался о том, зачем Нефтис его попросила лично отправиться в поход в далекую Армению. Младшая жена часто давала необычные советы, и он к ним прислушивался. Однако сейчас его смутили обстоятельства разговора, ведь раньше после любовных игр подобных бесед у них не возникало. Женщина, которую парфяне, как и римляне признавали низшим по сравнению с мужчинами существом, не могла участвовать в управлении страной. Ее место у прялки или в детской, где нужно приглядывать за детьми. А еще на ложе, чтобы удовлетворить потребности мужа. Потому у женщин оставалось немного способов воздействовать на мужчину. Но ее тело было, пожалуй, самым действенным.
«Зачем она просит? – насторожился Вологез. – У нее появился любовник? Но евнухи строго следят за гаремом. Они знают, что гнев мой беспределен, как вселенная, которой повелевает Ахурамазда. Если только она не сговорилась с одним из братьев за моей спиной и во время отъезда они не свергнут меня с престола».
– Ты на самом деле хочешь, чтобы я покинул тебя ради войны? – безразличным тоном осведомился он.
Нефтис приподнялась на локте, подперев голову рукой, и опять посмотрела на него. И вновь его затянула темная бездонность ее миндалевидных глаз.
– Мой повелитель, кто же говорит о расставании? Я поеду с тобой, одену доспехи и буду как Родогуна. Я хочу остаться в памяти парфян такой же храброй и жестокой, как твоя далекая родственница, потрясшая гордых мужчин своей храбростью.
У Вологеза отлегло от сердца. «Она хочет славы, – решил он. – Одного меня ей мало. Ей нужна еще слава».
Близнецы
Фаустина родила тридцать первого августа двух здоровых детей. Сон о змеях она больше не вспоминала и выглядела довольной. Наконец, после стольких мучений и переживаний, после преждевременных смертей мальчиков, случившихся еще при отце Антонине, она осчастливила Рим наследниками.
Астрологи, сверив свои гороскопы, предсказали блестящее будущее обоим. Правда, злые языки, которых всегда хватало в столице, заметили, что близнецы родились в день рождения императора Калигулы, а печальный конец сумасбродного правителя широко известен. Но Фаустину не смущали подобные сплетни – поболтают и перестанут. Антонинов ничего не связывало с семьей Клавдиев, к которой принадлежал Калигула, аналогии в этом случае были совершенно неуместны.
Единственное, что беспокоило ее – кто отец. Она вглядывалась в крохотные личики малышей, пытаясь определить по форме носа, разрезу глаза или, хотя бы, по выражению лиц, кто из мужчин может с полным правом претендовать на отцовство. Марк или Луций? Но мальчики только надували щеки, без устали махали маленькими ручками с едва заметными пальцами и все же, Фаустине показалось, что глазки их больше походят на глаза Марка – такие же выпуклые и любопытные.
Ее старая служанка Дафна нашла двух кормилиц – крепких, здоровых женщин возле «молочной колонны», как когда-то ее саму нашла Фаустина Старшая, и наняла их. А потом наступило время традиций, время признания Марком своих детей. Фаустина, хотя со стороны мужа и не высказывалось никакого беспокойства, сомнений в своем отцовстве, все-таки чувствовала, что он колеблется. К тому же Дафна поведала ей, что Марка несколько раз посещала Галерия, эта хитрая и коварная лисица, и муж после ее визитов всякий раз делался пасмурными, неразговорчивым, словно Юпитер, скрытый облаками на вершине Олимпа.
«Не пускай ее к цезарю в мое отсутствие!» – потребовала Фаустина. И все же ей казалось, что она опоздала с таким решением.
Зал дворца, где проходило признание отцовства, как и в прежние годы, наполнился родственниками, друзьями, сенаторами, известными всадниками и влиятельными вольноотпущенниками. Новым здесь стало появление отдельной группы философов, с которыми занимался по вечерам Марк. Все они были косматыми, с длинными отросшими бородами, в несвежих туниках и грубых плащах. Остальная публика их сторонилась. Тем не менее, Марк подошел к старым знакомым, тепло поприветствовал их так, как здороваются с близкими людьми. И в самом деле, многие были ему гораздо ближе, чем высокомерная знать, наполнившая залы дворца.
Марк вышел на середину, остановился в ожидании. Сейчас должны вынести мальчиков, положить их на пол перед ним. Это было в девятый раз. Девять раз он стоял так, начиная с его любимицы Фаустины, перед родственниками и известными людьми Рима. Когда родилась Фаустиночка напротив него находился покойный Антонин с маячившей за его спиной Галерией. Жена в это время восседала в кресле бледная, слабая после прошедших родов. Сегодня она тоже сидела, но лицо ее было розовым от волнения и напряженным, будто она хотела что-то сообщить Марку, какую-то важную новость, но не решалась.
За ней стоял Луций со своими приятелями-вольноотпущенниками Гемином и Агаклитом. Четырнадцать лет назад Луций тоже был в зале. Тогда он так еще не пьянствовал как сейчас, не дрался и не бесчинствовал в гульбищах до утра. Сегодня он уже не тот молодой и свежий Луций; он стоит с опухшим лицом, багровый и до конца не протрезвевший.
Так же, как и в первый раз, Марк видит Юния Рустика, ставшего в его правление префектом Рима, а в то время это был Гавий Максим. Юрист Волузий Мециан, его учитель Фронтон… Он помнит их всех, своих соратников и соратников отца, многие из которых уже спустились к подземным богам. Даже лицо своего вечного недруга Валерия Гомулла появляется перед ним, не вызывая привычной неприязни и настороженности. Как ни странно, но видения прошлого все чаще посещают его.