Соловецкие бойцы
Шрифт:
– А вот попрыгали бы они в воду, то-то было бы весело, – сказал Федька. – Ты, Митька, видел, как коровы плавают?
Митя даже испугался – ему стало жаль скотинку.
А потом вдруг начался сильный дождь, и все трудники, да и матросы тоже, забились в тесные казенки, на палубе остались только рулевые.
Славников, перепутав эти плавучие хижинки, заскочил туда, где ночевали женщины, а потом и они вбежали, выйти он уже не смог.
Разговоры у них были женские. Так Славников узнал, что Лукерья не столько отпросилась на год в трудницы, чтобы вымолить дитя, сколько сбежала от мужа, и тот,
– Детки уже не малые, сами ложку до рта донесут. А догонит – еще дальше уйду, – пообещала она. – К поморам, к чухне, да хоть к черту лысому, лишь бы его, постылого, не видеть!
– Не смей черта кликать! – возмутилась Федуловна. – Ты так и в обители опозоришься, выгонят!
– А я в обители и сама не останусь, я на варницы попрошусь, я знаю, там стряпухи нужны. Дома я на семью из одиннадцати рыл стряпала – уж как-нибудь управлюсь!
Раньше Славников старательно отворачивался от женщин, теперь поневоле выяснил: Арина – бойкая и плечистая, Лукерья даже пошутила, что ей только в одиночку с рогатиной на медведя ходить; Лукерья же – та смирная, желающая набраться святости от бабки Федуловны, которая учила ее странным молитвам, которых ни в одном молитвослове не сыщешь; Катюша… Катюша вроде и смешлива. Однако не проста. И в ее памяти хранятся стихи. Не деревенские песенки, а именно что стихи. Когда Федуловна пожаловалась попросту, что от каши у нее брюхо пучит, Катюша вдруг отвечала строчками неведомого сочинителя:
– Не надобно быть прихотливу, не с горя сердце в вас болит, покушайте-ка черносливу, авось вас это исцелит!
Славников едва удержался, чтобы не фыркнуть.
– И снова ты всех смущаешь! – напустилась на нее Федуловна. – Вот скажи, для чего ты с нами плывешь? Тебе по улицам хвостом мести да зубы скалить! Ты и платка-то повязать толком не умеешь! Тебя в таком платке и к причастию не допустят! Небось, все модные шляпки носила!
– Федуловна, что плохого в хорошенькой шляпке? – спросила Катюша.
– А то, что Богородица шляпок не носила, платком повязывалась!
Славников вдруг представил себе Катюшу, одетую на праздничный городской лад – в светлом шелковом платье с широкой юбкой, с множеством оборок, туго затянутую в корсет, с браслетками на обнаженных руках, с перстеньками на тонких пальцах, с темно-русыми волосами, убранными, как для бала, и украшенными цветочной гирляндочкой; и волосы, разобранные на прямой пробор, обрамляют ангельское личико… И он задал себе тот же вопрос: для чего Катюша плывет на Соловки? Этот вопрос потянул за собой и другой: что ее связывает с Василием? Женщины на многое способны – вот, когда Славников с полком стоял в сельской местности, молоденькая красавица, жена богатого пожилого помещика, убежала с ротмистром Аннинским, куда – так и не дознались, а у ротмистра всего имущества – что на нем надето. Потом уж он приезжал, тайно посетил полкового командира, уладил дела со своей отставкой.
Могло ли быть так, что Катюша сбежала из отчего дома с Василием? Диковинно это – убегать не с гусаром, не с уланом, даже не с артиллеристом, а с Божьим человеком, странником по святым местам, однако, однако…
Однако
Славников сел так, чтобы – носом в угол.
Женщины, не обращая на него внимания, принялись перемывать косточки Арининому мужу, досталось и Лукерьиному зятю, о Катюшином ничего не сказали – так, может, незамужняя? Или вдовушка?
– Да ну вас, сороки-тараторки, – сказала Федуловна. – Никакого в вас смирения, никакого душевного сокрушения.
– А у тебя, Федуловна? – спросила Лукерья.
– А я все время о грехах человеческих сокрушаюсь, тем и жива. Мы, странные люди, за всех молитвенники, и потому к нам бесы приставлены – молитве мешать.
– Ахти мне! – женщины дружно перекрестились.
– К обычному человеку один бес или два приставлены, а к странному человеку, бывает, что целая дюжина. Вот думаю так – в Соловецкой обители их быть не может, там место намоленное, святое, они через стены-то не перепрыгнут…
Славников вздохнул и беззвучно взмолился, чтобы дождь поскорее кончился.
Барка шла по широкой реке, воды в которой были густо-бурого цвета. Но дождь иссяк, солнце выглянуло, люди стали выходить на палубу. Алешка пробежал от кормы до носа, смотрел – не скопилась ли в углублениях парусины вода; где скопилась – звал мужчин на подмогу, чтобы стряхнуть за борт.
Берега, поросшие густым еловым лесом, вновь стали высоки. И правый вдруг засиял неслыханной белизной – словно сложенный из плит дорогого каррарского мрамора.
– Любуетесь? – спросил Славникова Родионов.
– Не может же быть, чтобы мрамор.
– Алебастр, сударь. Тоже полезный камень – в строительном деле полезен. И для ваятелей тоже.
Опять Двина сузилась до двух сотен сажен и, словно недовольная этим, вильнула влево, вправо – и обрела прежний простор. Да еще какой – берегов не разглядеть.
– Морянка идет, – сказал дядя Авдей. – Убирай парус, молодчики. А вы все – одевайтесь потеплее. Морянка – такая гадина, что до костей пробирает. Нам еще посчастливилось – могла и раньше налететь. Она там, на севере, где вековые льды, силы и холода набирается.
– Коли, не дойдя Архангельска, такой ветрище, что же на Соловках будет? – спросил Ушаков. – Меня, грешного, поди в море унесет.
– Чтобы вас унести, ураган нужен, – тихо сказал Славников. Родионов его услышал.
– Ураганы в здешних широтах не водятся, – шепнул он, – а жаль…
Началась буря, на реке поднялась такая сильная волна, что тяжелую барку стало качать, как игрушечный кораблик. Двина, словно стараясь напакостить напоследок, то вдруг сужалась, предлагая пройти одной из проток да и застрять там, то ширилась чуть ли не до пяти верст.
Славников ушел в казенку, где дрожал и ежился Гриша Чарский.
– Как вам буйство стихии? – спросил он гимназического учителя.
– Играют волны, ветер свищет, и мачта гнется и скрипит, – отвечал тот, едва не стуча зубами. – Увы, он счастия не ищет и не от счастия бежит…
– Пушкин?
– Лермонтов.
Славников с интересом посмотрел на учителя – этого-то штафирку что гонит на Соловки? Он уж точно счастия не ищет, и менее того – от счастия бежит…
И совесть у него, скорее всего, чиста.