Сорок монет
Шрифт:
— Придется его оттащить в сторону, — прошептал Гулам.
— Не проснется? — В голосе Джавата прозвучала тревога.
— Другого выхода нет, — ответил отец. — Но ты не бойся, я не пожалел терьяка.
Они в нерешительности остановились над храпящим охранником. Он пробормотал что-то несвязное, повернулся и стал валиться на бок. Джават подхватил его под руки, Гулам взялся за ноги. Сарбаз не проснулся.
Звякнул засов.
— Выходите, — чуть слышно сказал Гулам. — Кони готовы.
Шукуфе
«Дурак, — злясь на собственное бессилие, думал Шатырбек, — я слишком много пил». Кружилась голова. Шатырбек никак не мог остановить медленное вращение стен. И Шукуфе все уплывала и уплывала от него…
Он положил руку ей на грудь. Шукуфе вздрогнула, напряглась, но не открыла глаз.
В это время оборвалась песня. Шатырбек с трудом поднялся, шатаясь подошел к окну, толкнул раму. Холодные брызги охладили лицо.
Внизу, во дворе, было тихо.
— Эй, Гулам! — крикнул Шатырбек.
И сразу же отозвался повар:
— Я слушаю вас, бек.
Что-то необычное послышалось Шатырбеку в его голосе, — может быть, излишняя угодливость.
— Почему перестал петь этот… как его?
— Туркмены устали, мой бек, и хотят, отдыхать, — донеслось из темноты.
Почему он все знает?
Шатырбек вглядывался в ночь.
— Принеси мне вина и что-нибудь закусить.
Он продрог и закрыл окно.
— Сейчас мы выпьем с тобой, — сказал он девушке.
Она открыла глаза и села.
Со двора снова донеслись звуки дутара.
— Я буду петь, — сказал Дурды, ударяя по струнам дутара. — Пусть он думает, что все мы еще тут. А вы тем временем…
— Нет, — твердо сказал Махтумкули, — мы поедем все вместе.
— Не надо спорить, друг, — мягко возразил Дурды. — Иначе мы не сумеем отсюда вырваться.
В сарай заглянул Гулам.
— Скорей! — взволнованно прошептал он, косясь на спящего сарбаза. — Через минуту будет поздно!
Дурды-бахши запел.
Махтумкули понял, что уговаривать его бесполезно.
— Твой конь ждет тебя, — сказал он. — Не мешкай, догоняй нас.
Мокрая земля скрадывала звук копыт.
Они вывели лошадей.
— Мы с Дурды догоним вас, — сказал Гулам, пожимая поэту руку. И подошел к детям. — Береги сестру, Джават.
Махтумкули окликнул его:
— Едем вместе!
Гулам покачал головой.
— Шатырбек ждет меня. Если я не приду сейчас… Ну, счастливо!
Он подождал, пока затих топот лошадей вдали, и медленно побрел на кухню.
В ночи гремел голос Дурды-бахши. Наверное, бахши никогда не пел так громко и так самозабвенно.
Гулам поставил на поднос кувшин с вином, две миски с пловом, положил несколько гранат, ломтики сушеной
Шатырбек распахнул дверь.
— Ты заставляешь ждать, повар!
Гулам молча посмотрел на поднос, уставленный яствами. Наконец нашел в себе силы сказать:
— Вы напрасно волнуетесь, бек. Я уже иду.
Шатырбек вошел в кухню, зачем-то заглянул в казан с пловом.
— Сарбазы спят?
— Отдыхают, — поспешно подтвердил Гулам. — Можно нести вам угощение?
И снова более обычного был слащав его голос. Он сам понял это.
Шатырбек внимательно, уже совсем трезво, посмотрел в глаза.
— А туркмены?
Гулам взглянул на темное окно. Со двора неслась песня Дурды-бахши.
— Пусть спят, — сказал Шатырбек.
Гулам поспешно поставил поднос.
— Я сейчас скажу им.
Но Шатырбек остановил его:
— Я сам.
Ноги отказали Гуламу, и он прислонился к стене, чувствуя, что сейчас упадет.
В открытую дверь он видел, как Шатырбек шел через двор к сараю.
— Эй, Гулам, посвети мне!
Руки не слушались. Фитиль утонул в масле, и Гулам долго доставал его щепкой.
А песня все звучала в ночи.
— Долго я буду ждать?
Шатырбек снова стоял в дверях.
— Я сейчас… сейчас, — прошептал. Гулам, дрожащей рукой поднося зажженную в очаге щепку к фитилю.
Дурды-бахши все пел.
— Ладно, — сказал Шатырбек, зевая, — пошли наверх.
Но прежде, чем подняться по скрипучей лестнице, он растолкал одного из сарбазов и приказал охранять конюшню.
Дождь перестал, но небо было закрыто плотными тучами, и всадники с трудом различали дорогу.
Они скакали уже несколько часов. Лошади тяжело дышали, спотыкались все чаще и чаще.
— Надо остановиться, — сказал Махтумкули. — Теперь мы на исконной земле туркмен.
У развилки дорог, под чинарой, возле которой лежал большой камень, они устроили небольшой лагерь. Костра не разжигали, поели всухомятку.
— Вы наломайте веток и ложитесь, — сказал Махтумкули своим молодым спутникам, — я все равно не смогу уснуть.
Он сидел на разостланном ковровом хурджуне и вглядывался в темноту. Иногда в разрывах туч появлялась луна, и он видел уже невдалеке горы — там была его редина.
Махтумкули думал о ней с нежностью. Там, в зеленых долинах, вольно раскинувшихся между рыжими голыми хребтами, он родился, там познал радость поэзии, там полюбил…