Сорок монет
Шрифт:
Он оглянулся на дверь. Сарбаз громко засмеялся, — наверное, Джават рассказывал ему что-то смешное.
Гулам подошел к пленникам совсем близко, зашептал:
— Я ваш друг, я знал твоего отца, Махтумкули, я Гулам, ты был еще мальчиком, когда Давлетмамед приютил меня и жену…
Махтумкули молчал.
Чадящий фитиль освещал напряженные лица всех четверых. Шесть жадно горящих глаз вглядывались в лицо повара.
— Отец рассказывал мне, — прервал молчание Махтумкули.
— У
Сарбаз у дверей ладонью хлопнул его по спине.
— Ты молодец, повар! Спасибо! Когда я захочу еще вина, то кину камнем в дверь. — Знай — это сигнал.
Со скрипом закрылась дверь сарая. Лязгнул запор.
Рейхан-ханум жеманно рассмеялась и прикрыла легким платком лицо.
— Ну что вы, бек! В моем возрасте…
Шатырбек пододвинулся к ней, тронул пальцами ее мягкое плечо.
— Э, Рейхан-ханум, я ведь тоже повидал на своем веку женщин и понимаю в них толк! Поверьте мне, вы еще…
— Перестаньте, бек! — Она игриво приложила веер к его губам.
Створки веера источали легкий дурманящий запах, и бек вдруг с внезапной тоской подумал, что в общем-то он никогда не знал настоящих женщин — из тех, что блистают в шахских и султанских дворцах, что приходят потом в сладких снах.
— Откуда это у вас?
Рейхан-ханум развернула веер, спрятала за ним лицо так, что только глаза с привычным лукавством смотрели на гостя.
— Так, подарок…
И переменила разговор:
— Видимо, бек, вам крепко повезло, если вы решили навестить меня…
Шатырбек пьяно улыбнулся.
— Мне всегда везет, ханум.
— Ой, не хвалитесь, бек!
— А что, разве нет? — Шатырбек покачнулся, схватился рукой за низенький столик, чуть не свалил его. — Я родился под счастливой звездой! Если б вы знали, в каких переделках мне приходилось бывать, то…
Рейхан-ханум сложила веер, постучала им по пухлой ладони. Досада мелькнула в ее подведенных глазах.
— Бек хочет отдыхать?
Шатырбек приосанился:
— Что вы, ханум, я еще…
Но Рейхан-ханум была уже прежней радушной и немного лукавой хозяйкой.
— Мы всегда рады сделать вам приятное, бек. — Она наклонилась к нему и перешла на интимный шепот: — Совсем недавно у меня появился цветок, который вам наверняка захочется сорвать… Конечно, это не дешево, но ведь бек, кажется, богат…
Шатырбек блеснул глазами, тронул пальцами колючие усы.
— Я знал, что Рейхан-ханум…
Но она уже ударила в ладоши.
Бесшумно отодвинулся тяжелый занавес на глухой стене, в проеме потайной двери встала женщина
— Проводи бека в голубую комнату, — сказала Рейхан-ханум и улыбнулась гостю. — Желаю счастливых минут, мой бек.
Фитиль в плошке, оставленной Гуламом, горел, потрескивая, и дрожащим светом освещал лица узников.
— Я всегда верил в силу дружбы, — сказал Махтумкули. — Сколько бы ни враждовали шахи, султаны, ханы, простые люди не будут чувствовать ненависть друг к другу, на каком бы языке они ни говорили.
— Но ведь враждуют даже туркмены разных племен, — возразил Дурды-бахши.
Махтумкули посмотрел на него, потом перевел взгляд на желтое пламя светильника.
— Не народ в этом виноват, Дурды. Я верю — придет время, и все племена станут жить одной дружной семьей, — сказал он задумчиво.
В глазах его метались отблески пламени, и казалось, что видит он недоступное другим.
Дурды и Клычли взволнованно смотрели на поэта.
Наконец Махтумкули оторвал взгляд от пламени, улыбнулся тепло и чуть виновато сказал:
— Что же мы сидим и молчим, друзья? Спой что-нибудь, Дурдыджан.
Бахши взял свой дутар, засучил правый рукав халата, задумался.
— Из «Гёр-оглы», — подсказал поэт.
Дурды помедлил еще, сосредоточиваясь, потом особым округлым движением взмахнул рукой и ударил по струнам…
Шатырбек прислушался. Туркменская песня… Это, несомненно, поет тот, с дутаром.
Он усмехнулся недобро:
— Пусть поют. Завтра они запоют по-другому.
И потянулся к Шукуфе.
Она поспешно подвинула к нему пиалу.
— Пейте, бек. Багдадское вино.
Его рука повисла в воздухе, потом опустилась. Он взял полную пиалу и, расплескивая содержимое, выпил до дна.
— Пусть поют, — повторил он заплетающимся языком. — Иди ко мне…
Гулам поднялся к себе посмотреть, как собираются в дальнюю дорогу дети. Хамидэ укладывала в хурджун самое необходимое — одежду, тунчу, миски, лепешки, завернутые в скатерть.
— Терьяк уже подействовал, — шепотом сказал Гулам, — стражник спит. Поспешите.
— Я готов, — ответил Джават.
— И я, — выпрямилась Хамидэ.
Гулам улыбнулся ей.
— Хорошо, жди. А мы с Джаватом приготовим коней. Дождь, кажется, перестает.
Они тихо спустились в темный двор. Прислушиваясь к песне, доносящейся из сарая, они подошли к конюшне. Лошади, почуяв людей, забеспокоились.
Гулам давно не седлал коней, и они провозились в конюшне слишком долго.
Сарбаз спал сидя, прислонившись спиной к двери сарая. Обнаженная сабля лежала у вытянутых ног.