Сорок монет
Шрифт:
Из дальнего угла вдруг донесся пьяный выкрик:
— Продажные твари!
Сарбазы не понимали по-туркменски, оглядывались, смеялись.
— Ненавижу!
Гулам хорошо знал этого человека. Его звали Кочмурад. Когда-то он был красивым, гордым, сильным, не каждый решался выйти с ним в круг на соревнованиях пальванов. Но сейчас он выглядел жалко: худой, обросший, с лихорадочно горящими глазами, забился в угол и оттуда смотрел на сарбазов. Наверное, кто-то из них поднес ему вина, — пьянел он быстро и вот теперь
Гулам подошел к нему.
— Успокойся, Кочмурад, перестань. Они мои гости.
Кочмурад поднял к нему дрожащие руки. По лицу его текли пьяные слезы.
— Это они, — всхлипывая, сказал пальван, — они во всем виноваты. Шакалы! Хуже шакалов!
— Перестань, — строже сказал Гулам.
Он боялся, что кто-нибудь из сарбазов все же знает туркменский.
Кочмурад покорно лег на кошму, затих.
Пока в казане жарились фазаны, Гулам думал. Как несправедливо устроен мир! Вот Кочмурад. Чем он виноват перед людьми и аллахом? А наказан так жестоко!
…Все началось два года назад.
Перед рассветом, когда сон так крепок, на аул напала шайка головорезов. Это были люди одного из иранских беков, промышлявшие в туркменских селеньях. Их вел сам бек, человек отчаянный и жестокий. Они ночью перевалили через горы и молча, без единого крика, бросились на спящих. Через несколько минут одни туркмены были убиты, другие связаны. Женщины, старики и дети дрожали, с ужасом поглядывая на обнаженные сабли аламанов. Бек увел своих людей только тогда, когда все мало-мальски ценные вещи были погружены на лошадей. Угнали бандиты и захваченный скот.
И только когда затих вдали топот, над аулом вспыхнули крики, плач, стоны, причитания.
Кочмурад лежал в своей кибитке, связанный, с грязной тряпкой во рту. Когда его развязали, он сплюнул и сказал:
— Клянусь, я отомщу им!
Все мужчины аула пошли с ним.
Беку и его молодчикам удалось бежать. Зато их родственники, жены, дети были захвачены мстителями.
Их подгоняли плетками. Спотыкаясь, прикрывая руками головы, они почти бежали, чувствуя на затылках жаркое дыхание лошадей. Кто не выдерживал и падал, тот уже не вставал никогда.
На дороге им повстречались два всадника. Один из них, стройный, с тонким, живым лицом, поставил коня на пути пленников, поднял руку. Они остановились, не зная, что сулит им эта неожиданная встреча»
К всаднику, задержавшему движение, подскочил на коне разгоряченный Кочмурад.
— А ну, прочь с дороги! — крикнул он, хватаясь за саблю.
Незнакомец спокойно посмотрел на него, усмехнулся.
— А ты горяч, друг.
И тут Кочмурад узнал его. Рука разжалась, сабля со звоном легла в ножны.
— Прости… — хмуро сказал он. — Мы встречались на тое у Бяшима.
— Помню, — улыбнулся Махтумкули. — Ты тогда поборол всех наших пальванов, только
Он посмотрел на спутника.
— Салам, — тоже улыбаясь, сказал Човдур. — Если хочешь, можем снова померяться силами. Приезжай на курбан-байрам.
— Спасибо, — по-прежнему хмуро ответил Кочмурад. — А сейчас дайте дорогу, мы спешим.
— Подожди, — сказал Махтумкули. — Еще успеете. Скажи, кто эти несчастные?
Не глядя на него, Кочмурад кратко рассказал о набеге.
На скулах Махтумкули заиграли желваки.
— Слушай, — сказал он, — я знал твоего отца, его звали Арслан-стеснительный. Он работал у Ханали. Вею жизнь не расставался с кетменем. Не обидел даже воробья. А что с ним сделали аламаны?
— Не надо вспоминать об этом, — еще более помрачнев, прервал поэта Кочмурад.
— Я бы не вспомнил, если бы не увидел вот это, — Махтумкули кивнул на сгрудившихся, дрожащих от страха женщин, детей, стариков. — Аламаны хотели угнать скот Ханали-хана, а твой отец пострадал только потому, что подвернулся им под горячую руку. Почему же ты, его сын, поступаешь как те аламаны?
— Разве месть — позор? — сверкнул глазами Кочмурад.
— А кому ты мстишь, подумал? — вопросом на вопрос ответил Махтумкули. — Посмотри. Разве перед тобой бек? Разве вот эта несчастная женщина с залитым кровью лицом похожа на воина?
Они родичи головорезов, и этого достаточно, — зло сказал Кочмурад.
— Нет! — крикнул, словно ударил его, поэт. — Народы не могут враждовать, враждуют правители. Это им на руку, что мы ненавидим друг друга. А мы должны ненавидеть тех, кто сеет раздор между племенами и народами, на них обращать свой гнев.
Он замолчал, тяжело дыша. Потом, остывая, тронул Кочмурада за плечо:
— Ты сделаешь доброе дело, если отпустишь их, Кочмурад. Так сказал бы твой отец.
Кочмурад смотрел в землю, раздумывал. Стало так тихо, что Махтумкули услышал, как стучат зубы у женщины с разбитым лицом.
Наконец Кочмурад поднял голову, оглядел пленных, потом перевел взгляд на своих джигитов. На их лицах он прочел неловкость и ожидание и догадался, какого решения ждут они. Тогда он яростно стегнул коня и поскакал в степь, даже не попрощавшись с Махтумкули и Човдуром. Участники набега потянулись за ним.
Пленники, еще не понявшие, что произошло, остались стоять, затравленно озираясь.
— Вы свободны, — по-персидски сказал им Махтумкули. — Возвращайтесь домой. И скажите там, что туркмены не воюют с беззащитными. И еще скажите тем, кто ходит в набеги с вашим беком: пусть подумают, чем это может кончиться. Нам нечего делить. У каждого в своем доме много забот. Идите.
И он повернул коня.
Весть об этой встрече быстро разлетелась по аулам и крепостям. Дошла она и до Гулама, и он порадовался за сына своего спасителя.