Сорок монет
Шрифт:
— Бросай саблю, слезай с коня! — приказал один, видимо главарь.
— Лови! — крикнул Човдур и точным и сильным ударом выбил копье из его рук.
Второй стремительный взмах — и главарь бандитов, зажав ладонью рану на плече, повернул коня. А Човдур, используя замешательство среди разбойников, с воинственными криками стал наседать на них. Он так здорово орудовал саблей, что разбойники не выдержали натиска и бросились наутек.
— Эге-ге! — закричал им вдогонку Човдур. — В следующий раз пусть приходит кто-нибудь посильней да похрабрей! Пусть спросят Човдура! Вот тогда
Бандиты долго еще слышали его басовитый, раскатистый хохот.
С тех пор и пополз по степи, по горным ущельям слух о том, что среди гокленов появился невиданный пальван, который мог потягаться в силе и мужестве с самим Рустамом.
А через год какой-то дервиш рассказывал самому Човдуру, как этот самый пальван будто бы сражался с семиголовым драконом и победил его.
— Как же зовут знаменитого пальвана? — пряча улыбку в усы, спросил Човдур.
— Имя его, — понизив голос до шепота и оглянувшись, сказал дервиш, — Човдур-хан.
Човдур рассмеялся.
— Уж так и хан?
Дервиш в испуге замахал на него руками:
— Что ты, что ты! Не смейся, не говори так! Сказывают, он не прощает обид.
— А где же он живет?
— Да где-то в ваших краях. Не довелось встречать?
Човдур похлопал дервиша по плечу, едва покрытому ветхой одеждой.
— Ну, где нам! Ты же говоришь, он хан. А мы простые люди. Только не верю я тебе. Уж если есть такие пальваны, то никак не среди ханов, это я точно знаю.
— Да, знай Човдур о том, что его друзья в беде, догнал бы, выручил. Только откуда ему знать? Хитрее лисицы, коварнее волка оказался этот бек…
Молчал и Дурды-бахши. Он был один, роднее всех на свете были ему звонкий дутар да резвый конь, возивший его из аула в аул. Всюду любили его песни, готовы были слушать ночи напролет. И он пел не уставая, от зари до зари, изредка только смахивал пот со лба да отхлебывал чай из пиалы.
— Ты рожден быть птицей, — сказал ему как-то Махтумкули.
— А ты? — улыбнулся в ответ Дурды.
— Я? — Печаль мелькнула в глазах поэта. — Я — Фраги [2] .
И сейчас, глянув на скорбное лицо Махтумкули, Дурды с болью подумал о том, что вот сбылось пророчество поэта. Судьба разлучила его с любимой, с друзьями, с родиной.
2
Фраги — разлученный, как подписывал свои стихи Махтумкули.
К вечеру молла Давлетмамед почувствовал себя плохо. Ныло в затылке, время от времени сердце словно бы обливали горячей водой.
Накинув на плечи теплый халат, он сел к огню, раскрыл толстую книгу Ибн-Сины, стал листать, отыскивая подходящий совет знаменитого врачевателя, но глаза быстро устали, и он отложил книгу, прилег.
Заглянула Зюбейде, спросила тихо:
— Ты не спишь, отец?
— Нет, дочка, я только прилег ненадолго.
— Тебе ничего не нужно?
— Нет, я полежу и встану.
— Я не видела их.
Давлетмамед вздохнул:
— Куда же они запропастились?..
Зюбейде молча ждала у двери.
— Ладно, иди, дочка… Хотя нет, подожди. Скажи, Мамедсапа уже дома?
— Они с Човдуром уехали в поле, должны скоро вернуться.
— Хорошо. Как вернется, пусть придет ко мне. Иди, Зюбейде.
Он снова остался один. Тревога заползла в душу. Мысли путались. «Где он, этот загадочный бек? Что задумал? А может, решил подкараулить Махтумкули в степи? Да нет, у него же приглашение самого шаха, пойдет ли он на такое? Приглашение… Это на бумаге. А устно шах мог приказать… мог приказать… Он все может, коварный властелин Ирана и Турана. Что же они задумали? Ох, не вовремя уехал Махтумкули! И этот бек… и Менгли… и боль в голове… А может быть, все уже вернулись и я ничего не знаю?»
Давлетмамед с трудом сел, прислушался. Обычные звуки вечернего аула долетали в кибитку. Поблизости верблюд позванивал колокольцем. Где-то заржал конь, простучали копыта. Чьи-то голоса доносились глухо и невнятно. Засмеялась Зюбейде.
Жизнь идет своим чередом.
И если вдруг не станет сейчас старого моллы, она не остановится, пойдет дальше — к лучшему. Что бы ни случилось — обязательно к лучшему. Он верил в это.
Давлетмамед вздохнул, поправил фитиль в каганце. Тени заметались по стенам кибитки.
За стеной раздался конский топот, голоса. Давлетмамед узнал — вернулся Мамедсапа.
Он зашел вместе с Човдуром.
— Ты звал, отец?
— Да, заходите, садитесь. Как там, в поле? Хороша ли пшеница?
— Хороша, — скупо ответил Мамедсапа. Он знал, что, другое беспокит сейчас отца.
— Где-то запропастились наши гости, — сказал Давлетмамед. — Не встречали их?
— Нет, не встречали, — сказал Мамедсапа и глянул на Човдура.
Тот спросил тревожно:
— А что, они не сказали, куда поехали? Может, совсем убрались?
Давлетмамед покачал головой.
— Сказали, что на охоту. Но чует мое сердце, тут что-то другое.
У Човдура гневно сошлись брови на переносице.
— Если они затеяли что-нибудь дурное против Махтумкули…
— Боюсь, что они перехватили его в степи, — перебил его молла.
Човдур сжал свои огромные кулаки. И вдруг схватился за голову:
— Вах, это же я привел их к вашему дому! Горе мне!
— Успокойся, сынок, — мягко сказал Давлетмамед. — Нет твоей вины в том, что злые люди пришли сюда.
Но Човдур уже вскочил на ноги.
— Все равно, — голос его зазвенел напряженно и страстно, — все равно я разыщу негодяев и выручу Махтумкули, если он попал в их руки! Ты едешь со мной, Мамедсапа?
Мамедсапа тоже встал, вопросительно посмотрел на отца.
— Конечно, поезжай, сынок, — сказал Давлетмамед. — Пусть сопутствует вам удача!
Вскоре он услышал, как в тишине ночи раздался гулкий стук копыт. Он вдруг оборвался невдалеке. Потом снова с удвоенной силой пророкотал по аулу и постепенно замер. Давлетмамед понял, что сын и Човдур взяли с собой еще кого-то из надежных парней.