Сорок монет
Шрифт:
— Э, Човдур, разве вам под силу тягаться с сарбазами шаха? У него не счесть войск, есть и пушки, а у вас одна лишь молодость, горячие головы. Нет, это не годится. Надо подумать. Мамедсапа, сходи, сынок, к моему другу Селим-Махтуму, пригласи его, если он здоров, к нам.
Но Мамедсапа не успел даже подняться. Послышались шаркающие шаги, старческий кашель, и на пороге встал сам Селим-Махтум. Красными, слезящимися глазами он обвел присутствующих, поздоровался. Мамедсапа кинулся к нему, помог войти, осторожно усадил рядом с отцом.
— Слышал я, слышал о вашей
Он обвел всех взглядом, и каждый опустил голову.
Селим-Махтум отхлебнул чаю из пиалы, подставленной ему, чмокнул губами, вытер ладонью усы и бороду. Спросил:
— Ну, что надумали?
— Пока ничего путного, — ответил Давлетмамед. — Вот Човдур предлагает поднять джигитов идти на дворец шаха. Но ведь нам не совладать с сарбазами. Мы сами из года в год укрепляли войско шаха, последнее отбирали сборщики налога, лишь бы обеспечить его, лихими конями, острыми саблями, громоподобными пушками. Где уже теперь идти против такой силы!
Селим-Махтум слушал его и кивал головой.
— Ты прав, друг, — сказал он, но закашлялся и долго не мог продолжать, наконец вытер платком глаза, усы и бороду, усмехнулся. — Вот разве только если я выйду против сарбазов да начну кашлять, они подумают, что у туркмен есть пушки… — И сразу стал серьезным: — Оружием нельзя шутить, Човдур. Все мы любим Махтумкули и готовы защитить его. Но если мы поднимем оружие, и ему и себе нанесем только вред.
— Так что же нам теперь сидеть сложа руки? — не выдержал Човдур.
Селим-Махтум укоризненно покачал головой.
— Не во всяком деле хороша горячность, сынок. Если вы захотите силой освободить Махтумкули, то и сами погибнете, и его шах в зиндан упрячет, а то и на виселицу пошлет. А сидеть сложа руки я не предлагаю. Просто есть еще способ выручить нашего поэта. Говорят, умное слово и змею заставит выползти из норы. Думаю, что и шаха можно убедить.
— Шах хуже змеи, — зло сказал Човдур.
— Может быть, — согласился Селим-Махтум. — Но попытаться надо. Как думаешь, Давлетмамед?
Молла согласно кивнул:
— Согласен с тобой, друг. Надо ехать к шаху, поговорить. Кого пошлем? Может быть, следует мне самому поехать?
Селим-Махтум положил руку на его колено.
— Нет, друг, ты отец, тебе нельзя. Человек должен говорить с шахом не от себя, а от имени всех гокленов, даже всех туркмен.
Он сказал это так торжественно, что все замолчали, думая о поэте, чья слава уже при жизни поднялась на небывалую высоту.
— Так, может быть, ты? — прервал молчание Давлетмамед, обращаясь к старому другу.
— Если народ доверит, я готов, — с достоинством ответил Селим-Махтум. — Слава аллаху, в седле я еще крепко сижу.
— Вот и хорошо! — обрадовался Давлетмамед. — А с тобой Човдур поедет и еще кто-нибудь из джигитов. Согласен,
— Я-то согласен, — хмуро сказал тот. — Только не, верю я в это дело. Ничего не добьемся, а себя опозорим.
— Вот если не добьемся, — недовольный упрямством Човдура, Селим-Махтум даже повысил голос, чего с ним никогда не бывало, — вот тогда и поступим так, как ты предлагаешь. А пока слушай старших. — И повернулся к Давлетмамеду: — Я думаю, надо созвать аксакалов, посоветоваться и собираться в путь.
Давлетмамед поднял глаза кверху, сказал горячо:
— Помоги нам, аллах!
День был на исходе. С запада, с моря, наползли тяжелые, низкие тучи. В воздухе запахло дождем. И затихла, притаилась, ожидая его, степь. Земля была еще сухая, прокаленная за день солнцем, почти белая. Она казалась странной, неестественной под этим мрачным, дымным небом.
Усталые кони шли шагом. Сарбазы с опаской поглядывали вверх — близкий ливень не сулил ничего хорошего. Один Шатырбек, довольный, гарцевал на своем свежем, словно бы и не проделавшем со всеми многокилометрового перехода, скакуне. «Хорош конь, — думал бек. — Вернусь, получу заветную шкатулку — будет и у меня своя конюшня. Таких вот коней заведу, пусть недруги лопнут от зависти!»
С одного из холмов открылись Едали сады Сервиля, и Шатырбек совсем воспрянул духом — теперь-то уж нечего опасаться погони.
— А ну, взбодрите коней! — крикнул он. — Еще немного — и отдых!
Он глянул на пленников, встретил тяжелый взгляд поэта, придержал коня, и когда Махтумкули поравнялся с ним, сказал миролюбиво:
— Э, не надо хмуриться, дорогой поэт. Недаром говорят: что ни делается — все к лучшему. Поверьте, судьба уготовила вам завидную долю. Вы не поняли этого, и мне пришлось немного помочь вам. В ваших же интересах.
Махтумкули молчал, глядя вперед. Ему не хотелось говорить с этим коварным человеком. Да и что он мог ему сказать? Бек не настолько глуп, чтобы всерьез надеяться на расположение пленников. Просто сейчас, вблизи от безопасной крепости он в хорошем расположении духа, поэтому и говорит так. Ведь утром он был иным.
— Вот приедем в Сервиль, — продолжал добродушно Шатырбек, — угощу вас так, что пальчики оближете. Есть там у меня знакомый повар. Ох, и мастер же! Особенно хорошо птицу умеет приготовить. Фазаны у него — просто объедение. Попробуете, — сами оцените.
Ехавший рядом с Махтумкули Клычли не выдержал:
— Мы весь день ничего не ели, а ты еще издеваешься над нами! Будь моя воля…
Шатырбек насупил брови, сказал негромко, сквозь зубы:
— Заткнись, щенок. Иначе твой язык сожрут сервильские собаки.
— Ты сам паршивая собака! — теряя власть над собой, крикнул Клычли.
Махтумкули тронул его за руку:
— Перестань, Клычли. Ты все равно ничего не докажешь.
Шатырбек зло хлестнул коня и ускакал вперед.
— Еще неизвестно, что будет с нами, — сказал Дурды-бахши, — а ты уже сам лезешь в петлю.