Сорок уроков русского. Книга 1
Шрифт:
правью — тропа Трояна, точнее таинственная, вызывающая споры исследователей, трапа Траяна, к чему известный римский император не имеет никакого отношения.
Перегласовка А на О в данном случае естественна: не надо забывать, что автор «Слова...», впрочем, как и сам Боян с вещими перстами, — певцы, а не сказители. Это вокальный текст, либретто оперы, если хотите. Поэтому я приведу все выдержки, где упоминается Троян-Траян, выделяя курсивом слова и их сочетания, чтобы было проще ловить истину. «О Бояне, соловью стараго времени! а бы ты cia плъкы ущекоталъ, скача, славiю, по мыслену древу, летая умомь подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ тропу
Следующее упоминание — «Были вbчи Трояни, минула лbта Ярославля». Здесь речь идет о вечности небесной жизни и сиюминутности земной, человеческой, что и подтверждается потом еще раз, но уже с сожалением и назиданием автора «Слова...»: «Въстала обида въ силахъ Дажь-Божа внука. Вступила дbвою на землю Трояню, выплескала лебедиными крылы на синbмъ море у Дону». Поскольку Боян — певец старого времени, а автор ему подражает, то он вспоминает деву Обиду, еще одно персонифицированное лицо (наряду с Дивом, Карной, Желей), которое в иных древнерусских источниках отсутствует. Но здесь она выступает как реальное, обожествленное лицо, имеющая лебединые крылья и называется девой, то есть бесплотной субстанцией, которая вселяется в человека и поражает сердце. Обида — это ведь как заразная болезнь, подвигающая к мщению. Доказательством такому выводу является последнее обращение к вечности Трояна-Траяна, коим автор «Слова...» ставит жирную точку: «На седьмом веце Трояии връже Всеслав жребий о девицю себе любу. Той клюками подпръся, оконися и скочи к граду Кыеву, и дотчеся стружием злата стола Киевскаго. Скочи от них лютым зверем в полночи из Белаграда, обесися сине мьгле; утръ же вознзи стрикусы, оттвори врата Новуграду, разшибе славу Ярославу, скочи волком до Немиги с Дудуток. На Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладут, веют душу от тела. Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни — посеяни костьми руских сынов».
Это все о том, что вещий князь-оборотень и чародей Всеслав Полоцкий, не принявший христианской веры, на «седьмом веке Трояна» учинил невероятный разор в русских землях, исполнившись Обидой — «девой себе любу». Вероятно, это была последняя попытка одного из Рюриковичей восстановить «древлее благочестие» в Киевской Руси. И не нужно отсчитывать время от некой даты, чтобы установить, что же такое седьмой век Трояна. Это чистая аллегория автора. Седьмой век — седьмая, последняя, вечность Трояна, как есть седьмое небо, седьмой день недели, семь цветов радуги. Это конечный срок существования чего-либо в славянской мифологии, и точка отсчета нового времени, века, эпохи.
Но все-таки кто же он, Троян-Траян?
Это и есть третье, общее, имя Месяца и Луны. Траян светит лишь по ночам, одновременно со звездами. Третья, божественная, суть Яна — владычество над ночными светилами. Он — атавизм эпохи крамолия, доживающий в сознании славян свой последний, седьмой, век, потому и не входит в пантеон богов, утвержденный Владимиром Святославличем. Вместе с восходом солнца власть Траяна заканчивается, поскольку ночной кумир ослеплен самой яркой звездой и лишь изредка, показывая свой нрав, спорит со светилом, на короткое время затмевая его. Как известно, при полном затмении на небосклоне проступают звезды. В мифологии славян это недобрый знак, предупреждение об опасности, поэтому автор «Слова...» так часто и упоминает Трояна и его уходящее время, однако князь Игорь «возре на светлое солнце и виде от него тьмою вся своя воя прикрыты. И рече Игорь к дружине своей: «Братие и дружино! Луце ж бы потяту быта, неже полонену быта. А всядем, братие, на свои борзыя комони, да позрим синего Дону!». Его презрение к грозному знаку и возможной смерти продиктовано целью — испытать позор плена, дабы призвать князей к единству.
Никто иной, как повелитель звезд Троян-Траян заслонил солнце.
Если вы заметили, я редко обращаюсь к санскриту, ибо считаю, что общеславянский Дар Речи вполне самодостаточен, а девангари слишком литературный, отчищенный, рафинированный язык, чтобы призывать его в качестве третейского судьи и искать там прямые ответы. Но есть случаи,
И так, луна, месяц на девангари звучит, как (кала-натха). Как видим, звукового ряда с именем Троян-Траян тут и близко нет, но луна и месяц мужского рода, и это уже хорошо.
(касанада-кара) тоже означает месяц, луна, и в буквальном переводе творящий ночь. Это совсем близко, ибо творить ночь может творящий, то есть усматривается божественное начало, и есть даже одно созвучие — РА. Третий вариант:
(уду-натха) также означает луну, месяц и обнадеживает буквальным переводом — владыка звёзд (udu — звезда). Но вообще не имеет ни единого звука, связывающего с именем Троян-Траян.
Наконец,
taraka-raja /(тарака-райя), означает луна, месяц мужского рода, а буквальный перевод царь звёзд!
/
tar/ш. звезда, /taraka/f. звезда).
Таким образом, звезда расшифровывается не только как совокупление стихии земного и небесного света знаний; прежде всего, это способ, инструмент, с помощью которого правь правит земной жизнью, явью. Отсюда и возникла астрология, а потом астрофизика. Автор «Слова...» не случайно сказал; «... свивая славы оба полы сего времени». У мира две половины времени, день и ночь, и два соправителя — Солнце и царь звезд, Траян.
Наши пращуры чувствовали безмерное влияние Космоса, и знания о нем всецело отразились в космогонических сказках, сказаниях и легендах. Это отмечают все исследователи славянской мифологии. Но если вы откроете любую энциклопедию, то обнаружите, что большая часть круга слов, связанных со Вселенной, заимствована. В том числе и само слово космос...
Но об этом уже следующий урок.
Космос. Урок тридцать седьмой
Звездное небо, наполненная искрами, Вселенная, вечное движение небесных тел всегда притягивали воображение наших пращуров, что и отразилось в Даре Речи, в мифологии точными, объемными образами. В эпоху крамолия бытовало осознанное представление о космосе как месте пребывания права. Земная плоть уходила в плоть Матери — сырой — земли, а ее небесное, бесплотное наполнение возвращалось обратно. При таком воззрении на человеческую природу человек ощущал безграничное влияние неба на земную жизнь, полную власть космоса над собой и был уверен в собственном бессмертии. Бесконечное движение звезд над головой, их светящиеся следы породили соответствующие образы, запечатленные языком. Вселенная виделась космами света, нескончаемым шлейфом золотистых волос, влас — дающих семя света ДА, нисходящего на Землю. Отсюда, собственно, и появилось само слово космы (волосы, шерстяной покров) и слово власть — волость, и с ним имя бога Волоса, впоследствии ставшего Велесом, Власом, низведенным но мере угасания разума до положения «скотьего бога» (по примитивной уже логике, за шерстяной покров).
Таковы уж наши забавы: утверждая новых богов, свергать прежних, приземлять их до уровня домашнего божка либо вовсе подменять новоявленным святым.
Разумеется, слово космос отнесли к заимствованиям: мол, от «продвинутых» греков пришло, сами-то мы лыком шиты, слабо нам придумать обобщенное название Вселенной. Причем взяли это слово в долг будто бы совсем недавно вкупе с греческой философией, оперирующей этим термином. Однако в тех же сказках, корнями уходящих в эпоху бесписьменной культуры, медведя иногда называют косматым зверем, космачам за его богатую шубу и так же простоволосую, с непокрытой головой, женщину, косматой. Трудно себе представить, чтоб заимствованное, чужеземное слово, используемое как философская категория, приросло на бытовом уровне и применялось в обозначении волосяного или шерстяного покрова в какой-нибудь захудалой вятской глубинке.