Сострадание к врагу
Шрифт:
— Прости меня, девочка, — сказал Капитан, — но, кажется, твое веселое щебетание не уместно. На этой громадной станции нет ни одного человека. Кроме нас. Ни тиберианца, ни кого другого. По-моему, мы влипли. Вот тот знак, видимо, означает стрелку?
— Верно.
— Что там написано? Впрочем, без разницы. Уверен, что там нас никто не встретит и ничего не предложит. Спорим?
— Предлагаю вернуться за оружием, — сказал Денисов.
— Оружие здесь не поможет, — возразил Капитан. — Предлагаю просто идти вперед. Скоро всё станет ясно. Если не всё, то многое.
Громадная станция оказалась пуста. Здесь было много роботов, которые поддерживали все системы в рабочем состоянии и наводили порядок. Впрочем, некоторые лампы уже не горели, а панели приборов были покрыты пылью. Похоже, что люди покинули станцию давно.
— Возможно, за это время построили новую станцию, а старую законсервировали, — предположила Йец. — Попробую что-нибудь узнать.
Она зашла за стойку и включила устройство, отдаленно напоминавшее металлического ежа, протянула к нему ладонь правой руки. Несколько игл сразу же вытянулись и коснулись кожи.
— Это компьютер? — спросил Капитан.
— Что-то вроде. Но у меня нет доступа, так что много он мне всё равно не скажет. Ага, вот. Последний человек покинул станцию семнадцать лет назад. Тиберианских лет, они немного длиннее земных. Станция временно отключена.
— Почему он покинул станцию?
— Ушел в отпуск.
— Ушел в отпуск на семнадцать лет?
— Ну да. Ушел и не вернулся.
— Это последний человек. А куда делись предпоследние?
— Не знаю. — Йец убрала руку, и иглы снова втянулись. — Очень мало информации. Возможно, что станция просто утратила свое значение. Она продолжала существовать, но персонала становилось всё меньше и меньше. Потом станцию решили закрыть вообще. Ничего другого я не могу представить.
— Или боишься представить, — сказал Капитан. — Будем надеяться, что ты права. Каково население Тибера?
— Около двух миллиардов.
— Немного для большой планеты.
— У нас запрещено заводить детей после тридцати лет. Всех мужчин безболезненно стерилизуют в этом возрасте. Иначе слишком много детей рождаются уродами. Я же предупреждала, что некоторые местные обычаи вам покажутся странными.
— Мне ни капельки не нравится такой обычай. Мне совсем скоро стукнет тридцать, — возмутился Денисов. — Сразу расхотелось лететь на Тибер.
— Ты не здешний, к тебе это не относится, — возразила Йец.
— А к тебе?
— Ко мне относится. Женщин стерилизуют в двадцать девять. Это особенность нашей биологии. Поздние дети рождаются либо мутантами, либо с врожденными преступными наклонностями. Обычаю тысячи лет. Уверяю тебя, он полезен. У нас почти нет преступности. Никто не запирает квартиры. Коренные тиберианцы не имеют склонности к насилию.
— Тюрем у вас тоже нет?
— Есть, но там содержатся лишь существа других рас. Пришельцы.
— В таком случае, вы беззащитны перед насилием, — заметил Денисов. — Как вы будете защищаться, если не умеете нападать?
— Тибер отлично защищен. Автоматические системы справляются без нашего вмешательства. Они хорошо справляются, уверяю тебя. Никто не может угрожать Тиберу!
Люди пробыли на станции еще несколько дней. За это время им не удалось выяснить ничего нового. Йец прошлась по магазинам и выбрала для себя несколько платьев. Роботы, вяло ездившие между рядами, позволили взять платья бесплатно.
— Как тебе нравится это? — Она показала Денисову очередную тряпку с движущимся стереорисунком.
— Ты уже это примеряла.
— Нет.
— По-моему, они все одинаковы. Красивы, но одинаковы.
— Какой ты невнимательный. Дело же не в рисунке. Я могу выбрать любой и настроить ткань так, чтобы она отражала мое эмоциональное состояние. Все платья, которые еще не проданы, изображают спокойный осенний пейзаж. Как только я возьму это платье, рисунок сразу станет более веселым. Этот психологический трюк привлекает покупателей. Что-то вроде подсознательной рекламы. Платья будто бы сами хотят, чтобы их купили.
— Если дело не в расцветке, тогда в чем? В покрое?
— Ты просто из каменного века. Покрой платья тоже может изменяться по моему желанию. И фактура ткани. А если выбрать опцию по умолчанию, то платье будет само прилаживаться к моему настроению, к особенностям моей фигуры, скрывать недостатки и подчеркивать достоинства.
— Тогда чем же эти платья отличаются?
— Они отличаются тем, как реагируют на взгляды окружающих. Допустим, на меня смотрит человек, который мне безразличен, или не безразличен, или человек, которого я вообще видеть не хочу. Платье должно выглядеть по-разному в этих случаях.
— Это уж слишком для меня, — сказал Денисов. — Я бы прошелся по другим отделам. Здесь продают оружие? Или фотоаппараты?
— Фотоаппараты на этом стеллаже. Выбирай любой.
— Этот, что ли? — Денисов взял в руки предмет, напоминавший большую зажигалку. — Здесь есть объектив?
— Сфотографируй меня, — сказала Йец, — просто нажми на эту кнопку.
— Думаешь, получится? Здесь же нет никакой оптики.
— Дай сюда. Я настрою авторизацию.
— Настроишь что?
— Сделаю так, чтобы эту фотографию смогли видеть только я и ты. Для всех остальных она останется лишь пустым кусочком картона. Дотронься сюда, нужен твой отпечаток пальца. Вот так, хорошо. Теперь нажимай кнопку.
Денисов нажал, прибор щелкнул, из него вылетело небольшое насекомое, напоминавшее осу. Насекомое покружило поблизости и улетело вдаль. Фотоаппарат выдал картонный прямоугольник, причем такого размера, какой явно не мог поместиться у него внутри.
— Но здесь нет изображения, — удивился Денисов. — Это просто серый кусок бумаги.
— Коснись его указательным пальцем. Видишь? Теперь, в зависимости от того, как ты повернешь палец, изображение будет поворачиваться. Если нажмешь сильнее, то продвинешься вперед и в глубину. Этому нужно учиться, но у нас, на Тибере, это умеет делать каждый ребенок. Вот, например, ты сфотографировал меня. Теперь ты можешь осмотреть меня со всех сторон, сзади, сверху, как угодно. Можно увеличить изображение. Если тебе надоело смотреть на меня, можешь передвинуться в дальний конец зала и посмотреть, что там лежит на полках. Всё это есть на фотографии. Ты должен лишь правильно двигать пальцем. Попробуй!