Совесть
Шрифт:
— Ну, книги свои он может писать и там. Так сам мне сказал. Думаю, дело не только в этом. Не со всеми он тут, по-моему, ладит. Характер у старика — дай бог! К тому же одиноки они. Вы же видели, как обрадовались нашему приезду!
— У них никого нет?
— Сейчас нет. Был сын, Джаббар. Погиб в сорок третьем. Может, слышали, Герой Советского Союза…
Атакузы кивнул на фотографию в траурной рамке, висевшую над столом. С фотографии устало смотрел горбоносый, смуглый до черноты парень в офицерских погонах.
— Да, замечательный джигит, — вздохнул Атакузы. — Учился на третьем курсе железнодорожного института. По уши был влюблен в Фазилатхон… Вы ее видели, клубом у нас заведует. Красавица была в ту пору — не описать!
— Вот как!
— Да, пташка
— Представитель «Сельхозтехники» из Ташкента?
— Какой там представитель, начальник большого управления! Занимал одно время даже пост заместителя министра водного хозяйства!.. А тогда, в войну, был у нас председателем райисполкома, Джаб-бар-ака, значит, на фронте, а Фазилатхон вернулась в кишлак… Вы только представьте: такая едва распустившаяся роза.
Шукуров поморщился:
— Все ясно…
— Терпение! — рассмеялся Атакузы. — Самое интересное еще впереди. Джаббар-ака в это самое время получает звание Героя Советского Союза и приезжает в отпуск. Представляете, что было! Стрелял в Бурибаева!.. К счастью, не попал.
Волнение Атакузы передалось и Шукурову.
— Ну? А дальше?
Атакузы раскрыл уже рот, чтобы продолжить рассказ, и вдруг будто спохватился. Наморщил лоб, невнятно забормотал:
— Да, были дела. Пришлось после этого ехать на фронт и Бурибаеву. Да вы еще услышите.
— Ваш Джаббар-ака погиб на фронте?
— Погиб, — вздохнул Атакузы.
— А этот вернулся цел и невредим?
— До самого Берлина дошел. Получил два ранения! Я, конечно, не судья тому, что было. Должно быть, на фронте проявил себя — вся грудь в орденах.
Шукуров ничего не сказал, рассматривал фотографию в траурной рамке, потом, чуть прищурив большие серые глаза, поглядел на Атакузы:
— А что, этот тоже родственник вам?
— Кто? — не понял Атакузы.
— Да… Джамал Бурибаев. Вы, помнится, сватом называли его?
— Ах, да… — почувствовав, что сболтнул лишнее, Атакузы мысленно выругал себя. — Дело в том… У него от Фазилатхон осталось двое детей: сын и дочь.
— А что, разве разошлись?
— Давно! Но дети держат связь с отцом. Так вот, дочь наша Тахира подружилась с их сыном Кадырд-жаном. А старший мой, Хайдар, тот, что завтра защищает диссертацию, полюбил их дочь Латофат. Что поделаешь! — Атакузы широко развел руками и неспокойно прошелся по комнате. — Ничего не поделаешь!
Латофат… Всего час назад Атакузы видел ее. Проезжали мимо университетского скверика, вдруг Тахира, сидевшая сзади, рванулась вперед:
— Дададжан! Остановите машину!
Едва успел Атакузы, сидевший за рулем, притормозить, Тахира тут же соскочила на обочину и с криком «Латофат!» побежала куда-то. По аллее, обсаженной молоденькими тополями, шла Латофат, невеста его сына. Шла не одна. Рядом вышагивал тощий, длинный как жердь, весь какой-то черный мужчина с ворохом взлохмаченных волос.
«Фазилат!» — мелькнуло в голове Атакузы при виде будущей невестки. Так похожа была на свою мать эта девушка с высокой, будто гнездо аиста, прической. Те же шелковисто-черные, прямые брови, огромные, невеселые глаза, та же яркая, броская красота чуть округлого смуглого лица. Только одета иначе, не так, как одевалась когда-то ее мать. На Латофат было короткое, не доходящее даже до колен, ситцевое платье, на ногах белые тупоносые туфли. Голые стройные ноги, оголенные до плеч смуглые руки… И потому ли, что она так напоминала молодую Фазилат, а может, потому, что шла рядом с этой жердью, с этим черномазым парнем, Атакузы пронзила давняя, не раз тревожившая его мысль: «Не устроила бы какой-нибудь фокус Хайдару, как мать ее устроила Джаббару-ака!»
Вспомнив
— Ох уж эта молодежь. В жизни не думал, что случится такое. А тут еще старики. Как они отнесутся к новой родне?
Шукуров промолчал. Атакузы наблюдал краем глаза за неожиданно замкнувшимся лицом секретаря. Подумал с досадой: «Э-э, раис, раис, простота! Разболтался хуже базарной бабы. Откуда знать ему, что говорил от души. Пожалуй, подумал: плевать тебе на твоих стариков, на их родительскую боль, рад породниться с большим человеком. Дурья башка! Под пятьдесят уже, а все как юнец лезешь, все откровенничаешь!»
Еще не прошло и месяца, как Шукуров приехал в район. И сразу стало понятно: этот сравнительно молодой, немногословный человек — прямая противоположность прежнему секретарю райкома, к которому все давно привыкли. Прежний был прост, сердечен, как говорится, весь на виду. Порой, верно, любил показать свою власть председателям, поставить раисов по стойке «смирно» на бюро райкома, ухарски распечь их. Однако поругает, а потом и утешит. После бюро садится вместе с председателем, получившим нагоняй, в машину и отправляется в его же колхоз. А там, в саду, где-нибудь у хауза — у прохладного водоема, окруженного раскидистыми чинарами, продолжит беседу. Оно как ведь полезно, в дружеской обстановке за дастарханом! А этот… За весь месяц, правда, еще ни одного раиса не «проработал» на бюро. Но зато ни у кого и не погостевал еще. В колхозах бывал, с людьми беседовал, но тут же садился в машину и отправлялся восвояси. А там на щедро раскинутых дастарханах, у зеркально чистых хаузов, тосковали нераспитые пятизвездные коньяки, в садах блеяли откормленные для шашлыка бараны. Председатели, привыкшие к манере прежнего секретаря после беспощадной головомойки на бюро продолжать беседу за дастарханом, тешить душу веселой байкой, были крайне озабочены непривычным поведением нового начальства. И Атакузы, понятно, не на шутку встревожился вчера, когда Шукуров вызвал его в райком. Тем более что через своих людей знал причину вызова. Одни из старых раисов «накапал» в райком: он-де, Атакузы, перехватил несколько машин дефицитных мраморных плит, которые предназначались для строящегося в соседнем колхозе Дворца культуры. Атакузы насторожился. А что, если «новый» отнесется к делу формально? Но все обошлось. Атакузы объяснил: ничего, мол, не перехватил. Добился, чтобы мрамор был предоставлен ему раньше, чем другому раису, он ведь позарез нужен именно в его кишлак — там воздвигали памятник в честь погибших воинов. И Шукуров проявил понимание, тут же распорядился прекратить дело. Дальше совсем пошло хорошо. Во время разговора выяснилось, что Шукуров приходится зятем известному ученому-воднику Вахиду Мира-бндову. А этот домла Вахид — научный руководитель Хайдара, сына Атакузы. Атакузы как раз собирался в Ташкент — послушать, как сын будет защищать свою диссертацию. И Шукуров очень кстати направлялся тоже в Ташкент. Поехали вместе. По дороге выяснилось еще одно приятное обстоятельство: Шукуров, оказывается, читал какую-то книгу дяди и с той поры питал глубокое почтение к домле. Правда, дядя и Вахид Мирабидов не очень-то ладили меж собой. Но Шукуров, видимо, не знал ничего, так что, когда Атакузы предложил познакомить его с дядей, с радостью согласился. Все шло как по маслу. И надо же, разоткровенничался! Свалил в одну кучу нужное и ненужное…
Шукуров наконец оторвал взгляд от карты и обернулся к Атакузы:
— После таких событий старикам должно быть тяжело.
— Да. Но что остается мне делать? Молодые ведь сами нашли друг друга…
Атакузы не успел договорить — открылась дверь и вошел домла.
— Что это ты, Атакузы? Чай ведь совсем остыл! Прошу вас, товарищ Шукуров, прошу к столу…
2
Стол под навесом из виноградных лоз давно уже был накрыт белой накрахмаленной скатертью. Шумно кипел электрический самовар. Тахира, видно, успела упорхнуть, вокруг стола хлопотала только тетушка Гульсара. При виде гостей она снова приложила руки к груди: