Советская поэзия. Том первый

Коллектив авторов

‹Февраль 1934 г.›

* * *

Да, я лежу в земле, губами шевеля, Но то, что я скажу, заучит каждый школьник: На Красной площади всего круглей земля, И скат ее твердеет добровольный, На Красной площади земля всего круглей, И скат ее нечаянно-раздольный, Откидываясь вниз — до рисовых полей, Покуда на земле последний жив невольник.

‹Май 1935 г.›

СТАНСЫ

Я не хочу средь юношей тепличных Разменивать последний грош души, Но, как в колхоз идет единоличник, Я в мир вхожу, — и люди хороши. Люблю шинель красноармейской складки, Длину до пят, рукав простой и гладкий И волжской туче родственный покрой, Чтоб, на спине и на груди лопатясь, Она лежала, на запас не тратясь, И скатывалась летнею порой. Проклятый

шов, нелепая затея, Нас разлучили. А теперь, пойми, Я должен жить, дыша и большевея, И, перед смертью хорошея, Еще побыть и поиграть с людьми! Подумаешь, как в Чердыне-голубе, Где пахнет Обью и Тобол в раструбе, В семивершковой я метался кутерьме. Клевещущих козлов не досмотрел я драки, Как петушок в прозрачной летней тьме, Харчи, да харк, да что-нибудь, да враки, — Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме И ты, Москва, сестра моя, легка, Когда встречаешь в самолете брата До первого трамвайного звонка, — Нежнее моря, путаней салата Из дерева, стекла и молока. Моя страна со мною говорила, Мирволила, журила, не прочла, Но возмужавшего меня, как очевидца, Заметила — вдруг, как чечевица, Адмиралтейским лучиком зажгла. Я должен жить, дыша и большевея, Работать речь, не слушаясь, сам-друг. Я слышу в Арктике машин советских стук, Я помню все — немецких братьев шеи И что лиловым гребнем Лорелеи Садовник и палач наполнил свой досуг. И не ограблен я, и не надломлен, Но только что всего переогромлен. Как «Слово о полку», струна моя туга, И в голосе моем после удушья Звучит земля — последнее оружье — Сухая влажность черноземных га…

‹Май — июнь 1935 г.›

РИМ

Где лягушки фонтанов, расквакавшись И разбрызгавшись, больше не спят И, однажды проснувшись, расплакавшись! Во всю мочь своих глоток и раковин Город, любящий сильным поддакивать, Земноводной водою кропят, — Древность летняя, легкая, наглая, С жадным взглядом и плоской ступней, Словно мост ненарушенный Ангела В плоскоступье над желтой водой, — Голубой, онелепленный, пепельный, В барабанном наросте домов, Город, ласточкой купола лепленный Из проулков и из сквозняков, — Превратили в убийства питомник Вы, коричневой крови наемники, Италийские чернорубашечники, Мертвых цезарей злые щенки… Все твои, Микеланджело, сироты, Облеченные в камень и стыд, — Ночь, сырая от слез, и невинный, Молодой, легконогий Давид, И постель, на которой не сдвинутый Моисей водопадом лежит, — Мощь свободная и мера львиная В усыпленье и рабстве молчит. И морщинистых лестниц уступки В площадь льющихся лестничных рек, Чтоб звучали шаги, как поступки, Поднял медленный Рим-человек, А не для искалеченных нег, Как морские ленивые губки. Ямы Форума заново вырыты, И раскрыты ворота для Ирода, И над Римом диктатора-выродка Подбородок тяжелый висит.

‹16 марта 1937 г.›

ГАЛАКТИОН ТАБИДЗЕ

(1891–1959)

С грузинского

КОРАБЛЬ «ДАЛАНД»

Зной этой ночи нарушил мой сонный регламент. Розами сад был укутан до самого горла. Всюду виднелся разрушенных теней орнамент. Море дремучее пело и камни прибрежные терло. Медленно плыл я, и «Даланд» стоял над волною, Словно Нарцисс, очарованный собственной тенью. Темные лавры томили меня и влекли за собою, Лунные лилии их стерегли в отдаленье. Я возвращался на родину новой дорогой. Поднят с постели, томился и хмурился малость. Отчая кровля казалась такой бесконечно далекой. Да и была ли она? Может быть, лишь вспоминалась? Воспоминаний толпа вслед за мною летела. Ленин, Москва, Петроград, Кремль… И в дрожанье и в стуке «Даланд» волну рассекал, и Черное море кипело… Взгляд затуманили первые слезы разлуки.

* * *

Путник стоял, ожидая трамвая. Снег осыпал побелевшие плечи. Семнадцатый год, в проводах запевая, Снежным бураном шагал навстречу. Скользили сквозь изморозь автомобили, Трамваи в туман уплывали лениво. Здания, люди в тумане были Похожи на мутные негативы. Но, как вода проходит сквозь невод, Тайной дорогой под снежным настом Сотни ручьев пробегали гневно — Звонко журчащих, чистых и ясных. Там, под землей, их пути пролегали И, собираясь в одно, издалёка Стремились друг к другу полями, логами, Стучали сердца сотен тысяч потоков. Но не навеки зима роковая! Солнце проглянет в небесную прорезь. И прозвенел, сквозь снега прорываясь, Из-под земли торжествующий голос. Сразу пути открылись повсюду. Вперед! Вперед! Неустанным походом, Все разрушая, ломая запруды, Яростно двинулись вешние воды. Да, эти дни неповторимы. Как грохотало сердце потока, Когда свои чувства открыто несли мы — Скрытые прежде далеко, глубоко! Распались устои старого мира, Когда не легковейные крылья, Не арфы эоловы и не зефиры, — Революционные вихри все небо взрыли. С каким неотвратимым напором, С криком всепобеждающей силы Шли те, кто в сердце своем, как порох, Сто тысяч светлых знамен таили! К тогда, и сегодня, в день Первого мая, И в будущих днях, молодых и счастливых, Сто тысяч светлых знамен, точно пламя, Цветут незыблемо и горделиво. Путник, стоявший и ждавший вагона, Сутулясь под снегом, порхающим зыбко, — Тот путник, встречая эти колонны, Сегодня вправе припомнить с улыбкой Старого мира мертвое бремя, Навек унесенное мощным разбегом, И на вопрос: «Где же то время?» — Ответить: «Ушло с прошлогодним снегом».

ЛЕНИН

Город сегодня с утра взволнован. Сборища в каждом саду и сквере. Высится Ленин над миром новым, Смотрит в лицо непогоды. Вихрь стучится в окна и двери. Людям открыт кругозор просторный. Страстно взывают к буре валторны, Кричат фаготы. В честь этих дней бокал подымаю, В гулах заводов рождается слава, Сдвинута с мест природа немая, Время пирует с нами. Ленин, явленье мощного сплава Трех революций досель небывалых, В грохоте войн, в лавинных обвалах, Он наше знамя. Тянет к нам руки свои, уповая, Из далеких снегов избенка, И отвечает ей вся боевая Дружба рабочего класса. Как по сердцам ударила звонко Самоотверженность этого часа: Всем угнетенным земли без изъятья — Наши объятья! Выше знамена и флаги подымем, Кончилось время разрух и пожарищ. Провозглашает вождь и товарищ Новые лозунги жизни. В пороховом разъедающем дыме Сгинули беды, блокады и голод. Встаньте на ленинской вахте, кто молод В нашей отчизне!

* * *

Мир состоит из гор, из неба и лесов, мир — это только спор двух детских голосов. Земля в нем и вода, вопрос в нем и ответ. На всякое «о да!» доносится «о нет!». Среди зеленых трав, где шествует страда, как этот мальчик прав, что говорит «о да!». Как девочка права, что говорит «о нет!», и правы все слова, и полночь, и рассвет. Так в лепете детей враждуют «нет» и «да», как и в душе моей, как и во всем всегда.

МОЯ ПЕСНЯ

Иной хранит розу, красотка, твою, Иной золотую парчу иль скуфью, Над чьим-то портретом шепчет: «Люблю» Каждый имеет любовь свою. Письмо, над которым лишь слезы льют, Кольцо ли, что пламени льет струю, Сережки ли в сладкой тени, как в раю, — Каждый имеет любовь свою. Локон ли, клад ли — земли на краю, Правду ль, добытую им в бою, Вещь ли, прославившую семью, — Каждый имеет любовь свою. Тебя обожая, Отчизна, пою. Ни с чьей не схожую песнь отдаю, Сердце в огне, и огня не таю, — Каждый имеет любовь свою.

НЕ ОСТАВЛЯЙ СТИХА БЕЗДОМНЫМ

Не только годы, каждый миг бессонный Поет, переломившись у порога: «Не оставляй стиха бездомным: Ему нужны пространство и эпоха!» Иные грязи отдались, гниенью. Шаги их жалки. Ты же, друг, не падай, Но обозначь свое стихотворенье Днем, часом, годом — этой твердой датой. Не только годы, но И эти строки Стихотворения, рожденные тобою, Должны стоять под знаменем эпохи, Должны питаться классовой борьбою. Эпоха наша — блеск серпа и горна. Уже забыто прошлого обличье. Она возводит твердо и упорно Свое индустриальное величье. Ведя учет победам величайшим, Когда вся жизнь по-новому куется, Не только строчка, каждый знак мельчайший Вне времени ничто не остается. Шестая часть пространства мирового Тебя к делам невиданным призвала. Эпоха рушит грозно и сурово Устои мирового капитала. Не только годы, каждый миг бессонный Поет, переломившись у порога: «Не оставляй стиха бездомным — Ему нужны пространство и эпоха!»

* * *

Так воин из ножен Вдруг выхватит шашку, — Блеснет она молнией В белом огне, Так мост через Сену, Лежащий врастяжку, С размаху встает И указует мне, Что в Лувре я вновь Рафаэля увижу, Опять с Веронезе знакомство сведу. И мир мне покажется лучше и ближе, Когда я туда Потихоньку войду.

МОРЕ БЫЛО СПОКОЙНО