Советская поэзия. Том первый

Коллектив авторов

О, неподатливый язык! Чего бы попросту — мужик, Пойми, певал и до меня: «Россия, родина моя!» Но и с калужского холма Мне открывалася она — Даль, тридевятая земля! Чужбина, родина моя! Даль, прирожденная, как боль, Настолько родина и столь — Рок, что повсюду, через всю Даль — всю ее с собой несу! Даль, отдалившая мне близь, Даль, говорящая: «Вернись Домой!» Со всех — до горних звезд Меня снимающая мест! Недаром, голубей воды, Я далью обдавала лбы. Ты! Сей руки своей лишусь, — Хоть двух! Губами подпишусь На плахе: распрь моих земля — Гордыня, родина моя!

‹12

мая 1932 г.›

РОЛАНДОВ РОГ

Как бедный шут о злом своем уродстве, Я повествую о своем сиротстве: За князем — род, за серафимом — сонм, За каждым — тысячи таких, как он, — Чтоб, пошатнувшись, на живую стену Упал — и знал, что тысячи на смену! Солдат — полком, бес — легионом горд, За вором — сброд, а за шутом — все горб. Так, наконец, усталая держаться Сознаньем: долг и назначеньем: драться, — Под свист глупца и мещанина смех, — Одна за всех — из всех — противу всех. Стою и шлю, закаменев от взлету, Сей громкий зов в небесные пустоты. И сей пожар в груди — тому залог, Что некий Карл тебя услышит, Рог!

‹1932›

ЧЕЛЮСКИНЦЫ

Челюскинцы: звук — Как сжатые челюсти! Мороз на них прет, Медведь на них щерится. И впрямь челюстьми — На славу всемирную — Из льдин челюстей Товарищей вырвали! На льдине (не то, Что — черт его — Нобиле!) Родили дитё И псов не угробили — На льдине! Эол Доносит по кабелю: «На льдов произвол Ни пса не оставили!» И спасши (мечта Для младшего возраста!), И псов и дитя Умчали по воздуху, «Европа, глядишь? Так льды у нас колются!» Щекастый малыш, Спеленатый — полюсом! А рядом — сердит На громы виктории — Второй уже Шмидт В российской истории: Седыми бровьми Стесненная ласковость… Сегодня — смеюсь! Сегодня — да здравствует Советский Союз! За вас каждым мускулом Держусь — и горжусь, Челюскинцы — русские!

‹1934›

ИЗ ЦИКЛА «МАРТ»

* * *

О, слезы на глазах! Плач гнева и любви! О, Чехия в слезах! Испания в крови! О, черная гора, Затмившая весь свет! Пора — пора — пора Творцу вернуть билет. Отказываюсь — быть. В Бедламе нелюдей Отказываюсь — жить. С волками площадей Отказываюсь — выть. С акулами равнин Отказываюсь плыть Вниз — по теченью спин. Не надо мне ни дыр Ушных, ни вещих глаз. На твой безумный мир Ответ один — отказ.

‹15 марта — 11 мая 1939 г.›

НАРОД

Его и пуля не берет, И песня не берет! Так и стою, раскрывши рот: «Народ! Какой народ!» Народ — такой, что и поэт — Глашатай всех широт, — Что и поэт, раскрывши рот, Стоит: такой народ! Когда ни сила не берет, Ни дара благодать, — Измором взять такой народ? Гранит — измором взять! (Сидит — и камешек гранит, И грамотку хранит… В твоей груди зарыт — горит! Гранат, творит — магнит.) …Что радий из своей груди Достал и подал: вот! Живым — Европы посреди — Зарыть такой народ? Бог! Если ты и сам — такой, Народ моей любви Не со святыми упокой — С живыми оживи!

‹20 мая 1939 г.›

* * *

Не умрешь, народ! Бог тебя хранит! Сердцем дал — гранат, Грудью дал — гранит. Процветай, народ, — Твердый, как скрижаль, Жаркий, как гранат, Чистый, как хрусталь.

‹21 мая 1939 г, Париж›

ПАОЛО ЯШВИЛИ

(1892–1937)

С грузинского

НОВОЙ ГРУЗИИ

Ворота Азии. В огнях зеленых Переливается росистый сад. Легенды прошлого в твоих знаменах Неуловимым шепотом звучат. О Грузия! Ты рабства не страшилась, Врагов господства не терпела, нет! Лишь небеса оказывали милость, Одев тебя сиянием планет. Свободной ты останешься навеки! Иранец, римлянин или абрек — Ты отражала штурмы и набеги, Так порази и обветшалый век! Коней своих, винтовки, патронташи Скорей готовь на справедливый бой: Мы увенчаем будущее наше Железным братством с красною Москвой. Ворота Азии. В огнях зеленых Переливается росистый сад. И стяги наши в буквах золоченых О Первом мае празднично звучат.

СТОЛ — ПАРНАС МОЙ

Будто письма пишу, будто это игра. Вдруг идет как по маслу работа. Будто слог — это взлет голубей со двора, А слова — это тень их полета. Пальцем такт колотя, все, что видел вчера, Я в тетрадке свожу воедино. И поет, заливается кончик пера, Расщепляется клюв соловьиный. А на стол, на Парнас мой, сквозь ставни жара Тянет проволоку из щели. Растерявшись при виде такого добра, Столбенеет поэт-пустомеля. На чернил мишуре так желта и сыра Светового столба круговина, Что смолкает до времени кончик пера, Закрывается клюв соловьиный. А в долине с утра — тополя, хутора. Перепелки, поляны, а выше Ястреба поворачиваются, как флюгера, Над хребта черепичною крышей. Все зовут, и пора, вырываюсь — ура! И вот-вот уж им руки раскину, И в забросе, в забвении кончик пера, В небрежении клюв соловьиный.

БЕЗ ПОВОДА

Небо над влажной землею. Темновершинное дерево. Я — в беспричинном покое Запросто, непреднамеренно. Будто я малым дитятей Лишь и увидел теперь его, Мне простирает объятья Темновершинное дерево. Ветер, простор преогромный Стаей пернатых вымеривая, Спархивает на плечо мне Птичкою с тихого дерева. Мирное небо над далью. Темновершинное дерево. Я без забот и печалей. Попросту. Непреднамеренно.

Я ВЕРЕН СЛОВУ…

И стрелы молний на небе мглистом, и горький ливень — нет, не преграда. Я обращаюсь к ветвям и листьям, шумящим в строчках, как в дебрях сада Я так скажу им: вот это ночка… Я так скажу им: не видно тропки… И все ж взорвется на ветке почка, едва услышит мой стих неробкий! Когда от марта и вплоть до ртвели, как шмель над ухом, звенело слово, поверь, Природа, нет выше цели, чем воплощенье всего живого. Страна, дай сыну перо поэта. Твой труд возвышен! Земля прекрасна! Сын должен в слове явить все это, коль искра божья в нем не погасла. Земля родная, где с жаром, с пылом любую ношу берут на плечи! К золотоносным спускаюсь жилам, к неистощимым глубинам речи. Весна приходит к душе и телу. Врагу — отвечу. Откликнусь другу. Я верен слову и, значит, Делу, как верен пахарь родному плугу.